голову. Начиная с того, что хочу на море и жду пока он меня туда поведёт, заканчивая выбором комнаты, которую мы переделаем в детскую в доме в Майами и, наконец, вариантами имени для малыша. Всё только самое положительное, счастливое и радостное.
Сама не понимала, откуда это бралось, учитывая моё внутреннее, черно-серое, депрессивное состояние и такой же тяжёлый взгляд медсестры. Грустный и жалеющий. В нём, как на белом листе чёрными, жирными буквами читалось: "Бедняжка", "Всё равно ведь не выживет", "Только мучает тебя".
Врачи списали Виталика. Поставили на нём крест. Нет, они, конечно, выполняли свой долг по поддержанию его жизненых функций, но на исцеление не надеялись. В отличие от меня. В силу своего юношеского максимализма или огромной любви и желания счастья, я верила, что Виталик выкарабкается.
Визуализировала нашу совместную жизнь и, отвернувшись от жалеющих меня карих глаз, вновь и вновь договаривались и торговалась с судьбой.
К следующему вечеру всё повторилось. Та же суета вокруг больного. Снова ужас, темнота и страх. И мокрый взгляд на зелёные цифры.
Вопреки прогнозам медиков, мой любимый продержался трое суток. Потом четверо… Десять дней…
Врачи сказали, что любая кома длится не дольше четырёх недель. Потом человек выходит из неё одним из способов: возвращается в сознание либо переходит в вегетативное состояние, которое может длиться годами и даже десятилетиями. Но чем дольше это продолжается, тем меньше шансы.
Но был ещё и третий вариант развития событий по прошествии этого месяца, но о нём я не хотела ни думать, ни, тем более, говорить.
Как не хотела разговаривать с приехавшими к больному родственниками — бывшей тёщей, смотревшей на меня, как на прилипчивую пиявку и с отцом Виталика, прилетевшему из России. К которому, кстати, теперь и переходило временное право владеть и распоряжаться имуществом и финансами сына.
Не помню, чтобы моя мать общалась раньше с Деборой, но теперь, видимо, начала. Потому что эта бывшая теща была осведомлёна о моём интересном положении. Нетрудно догадаться от кого. Не удивлюсь даже, если Алла специально подговорила её провести со мной разъяснительно-воспитательную беседу с прямыми и такими противными намёками на аборт.
Да, я стала называть женщину, давшую мне жизнь, исключительно "Алла". На мой взгляд, она не заслуживала даже грубого определения "мать".
А Деборе нужно отдать должное — она не подвела свою новую подругу. Заводил этот разговор несколько раз. Пока я, разозлившись, не послала её в жёсткой форме. На что эта прожжённая до мозга костей интеллегентка отреагировала не иначе, как "малолетняя шлюха".
Странно, но при всём желании ей врезать, я лишь расхохоталась на весь больничный коридор. И от этого, непрекращающегося смеха даже настроение поднялось. Истерика какая-то…
Вслед за ней начались более мягкие намёки со стороны Леонида Александровича — отца Виталика. Но его поставить на место получилось быстро и, конечно, не таким жёстким методом.
Всё это было очень неприятно, мерзко, но, на самом деле мало заботило.
В эти четыре недели во мне боролись радость, что сейчас шансы на выздоровление у Виталика максимально высоки и страх третьего варианта выхода из комы…
И, хотя, теперь я была одинока и потеряна как никогда, так же, сильнее, чем прежде я получала поддержку от своего отца.
Только он был рад скорому появлению внука и только он верил в то, что Виталик выживет. И, хотя, папа вынужденно вернулся обратно в Лос-Анджелес, решать возникшие трудности со своей студией монтажа, его ежедневная поддержка по видеосвязи была бесценной.
Как и та, которую он оказал позже, когда спустя месяц, по словам врачей, организм Виталика из комы перешёл в вегетативное состояние.
Хотя, лично я разницы не видела…
Глава 63
Вначале мы думали, что перевезём Виталика в Штаты, домой. Заберём из больничных стен и этой гнетущей и затхлой обстановки под домашний присмотр. Но, врачи категорически были против. Все в один голос твердили, что перелёт губителен для его нестабильного артериального давления.
Поэтому, нам пришлось осесть в Дубае.
Мой отец настоял на аренде виллы на дорогущем Пальма Джумейра*. И, хотя, можно было найти дом попроще и подешевле, он оставался непреклонен. Настаивал на личном пляже. Для внука, в первую очередь.
Меня же угнетали его разговоры об этом. И такое развитие событий я совсем не рассматривала. Моя бедная, истерзанная душа мечтала о том, что к моменту рождения малыша Виталик поправится и мы улетим домой.
Но время шло, а всё оставалось по-прежнему. И, если бы не мой растущий живот, можно было бы подумать, что нас какой-то роковой воронкой засосало в день сурка. Застыли на месте. Хотя, помимо ребёнка, менялсь и ещё кое-что: Виталик стремительно терял мышечную массу. И уже спустя три месяца после трагедии, он лишь отдалённо походил на моего сильного и мускулистого медвежонка. От былых восьмидесяти с лишним килограмм, осталось, в лучшем случае, шестьдесят пять. А вместе с этим неминуемо стремился к нулю и банковский счёт моего отца. Нет, он не жаловался. Ни разу не обмолвился за деньги, в то время, когда отец Виталика решил, что это лишние траты. "Слишком шикарно", как он выразился и настаивал на том, чтобы сын остался в больнице, под неусыпным наблюдением врачей.
Мне было невыносимо тяжело и мерзко наблюдать за всем этим. А ещё страшно и одиноко.
Несмотря на то, что мой любимый до сих пор жив, а малыш полноценно развивается и беременность проходит более, чем отлично, я чувствовала себя одинокой, как никогда. Задыхалась от жары в этой, выжженной солнцем, песчаной стране. А ещё от слёз, ежедневно, капля за каплей иссушавших меня изнутри, постепенно превращая в пустыню Руб-эль-Хали**.
Отчаяние и одиночество не покидали ни на минуту. Стояли сзади и дышали в спину, как два неусыпных стражника.
Разве меняющиеся раз в три дня сиделки могли сымитировать мне семью и друзей?
Да они и языка-то не знали. Точнее, я не знала их арабского. И всё, что я видела от этих женщин — всё те же жалостливые взгляды.