как на Можайске в одной из камер повесился зек? Так вот этот паренёк был его соседом. В камере они сидели вдвоём: суицидник по ночам стоял на дороге, Ярославский тусовался днём. Просыпается он среди ночи сходить на дальняк, смотрит, а на решётке висит его сокамерник, с выпученными глазами. Говорит, так напугался, как никогда в жизни. Орал, что вопли были слышны на весь продол. Прибежали мусора, висельника сняли, а его перевели в другую камеру. Потом дёргали на допросы, но там было ясно, что суицид.
От сырости в камере, у меня начались проблемы с почками. Однажды сплю я, и снится мне водопад. Такая приятная, текущая водичка. И тут, я вырываюсь из сна, и понимаю, что ещё секунда, и дам струю прямо в джинсы. Еле добежал до дальняка. После этого на пальму я спать не ложился, курсовал, что есть проблемы с почками. Но вскоре это прошло. Видимо застудил.
Кормили в Смоленске ещё отвратнее чем в Москве, и я чувствовал, что уже сильно потерял вес.
Пробыл здесь с неделю, и вот, снова пора на этап. Заказали со мной в поездку только можайских, местные смоляне, ждущие этапа, остались в камере. Значит, не в смоленские лагеря везут…
Воронеж
Перед этапом нам выдали сухпаёк. В этот раз, вместо быстрозаваримых каш и супов, каждому дали аж по целой буханке хлеба и по банке кильки в томатном соусе. Таким пайком можно хоть немного, но наесться. В Столыпин загрузили без происшествий, и арестантский вагончик отправился в очередное путешествие по рельсам бескрайних российских железных дорог. Куда везут по-прежнему было неизвестно. Мы попали в отсек с Ярославским, и он говорил, что его то уж точно везут в Липецк, значит нам по пути. В этот раз Столыпин не был забит битком, и мы свободно разместились по два человека на одни нары. Я забрался на третий, самый высокий, ярус и оттуда наблюдал свободу через узкую щель приоткрытого окна.
Говорили, что следующая остановка в Брянске, я надеялся, что там выгрузят и меня. Но нет: когда Столыпин остановился в Брянске, вышло всего пару человек. Вагон выдержал долгую паузу и тронулся вновь. С постоянными остановками, подсоединениям к другим поездам, проходило немало времени. Выехали со Смоленска мы днём, а Брянск проехали уже ночью.
Я хотел справить малую нужду, но сходить в туалет не получилось. На дальняк выводили по одному и дверь туалета закрыть запрещали. Стоишь в раскорячку, с открытой дверью, вагон шатает (во время остановок в туалет не выводили), тебя качает тоже, а сзади рыло вертухайское стоит, уставив автомат в спину. И как тут поссать? Ходить в туалет на сборках и в хате при куче народу, я привык. Но там тебя не шатает из стороны в сторону, когда ты и так от голода постоянного худой, как тростник, да и не стоит никто, не мозолит твою спину взглядом. В общем, каждый раз, когда выводили в туалет, а это происходило где-то раз в четыре часа, я ходил туда безуспешно.
Следующая остановка была в Орле. Там Столыпин пополнился новой партией зеков и малолетками из местной воспитательной колонии, которые поднялись на взросляк. Сразу в вагоне стало шумно, гогот и шутки-прибаутки вчерашних малолеток разбавили сонную атмосферу, царящую в отсеках. Я смотрел на них с интересом, всё же малолетки в разных областях отличались друг от друга. Где-то были хоть какие-то понятия, как у нас, где-то царил полный беспредел и отсебятина. Взросляки неоднократно мне рассказывали, что большинство петухов на взросле были опущены по малолетке.
Утром мы приехали в Липецк. Ярославский оказался прав, и его действительно заказали со всеми вещами. Мы попрощались, но мне уже было особо не до этого: мой мочевой пузырь разрывался. Мусора в туалет не выводили, а когда отводили в последний раз, у меня снова ничего не вышло. Я взял у одного из зеков бутылку и попробовал отлить в неё. Безуспешно. Я уже чуть ли не выл в голос и ждал, когда же наконец будет Воронеж. О том, что высадка именно там, я узнал от бывалых зеков, уже ездивших этим маршрутом. Далее Столыпин не идёт.
После Липецка вагон стал намного свободнее, вылезли в том числе и малолетки, и я лежал на третьем ярусе, стискивая зубы. У меня было впечатление, что скоро глаза вылезут на лоб. Спросил у легавого, когда в туалет.
— Всё уже, никаких дальняков, теперь остановка в Воронеже! — услышал в ответ.
Мне хотелось лезть на стенку. Наконец, к обеду, Столыпин остановился и назвали наши фамилии. Автозек был припаркован прямо напротив выхода с вагона: для посадки нужно было только перепрыгнуть. Успел заметить, что светит яркое солнце, несмотря на то, что стоял конец ноября.
Кто-то из арестантов сказал, что в Воронеже два централа, но транзитники сидят только на одном. Он находится прям в центре города, как и в Смоленске, туда мы и едем.
Зайдя на сборку, я сразу побежал к дальняку. Какое же это было облегчение! Я думал, что у меня подкосятся ноги и потеряю сознание. Ну что же, одной проблемой меньше.
На тюрьме было два корпуса, старый и новый. Транзит располагался на новом, куда нас и подняли со сборки. Хата была большая, даже больше, чем 601 на пятёрке, и абсолютно пустая. Весь наш этап загрузили в неё. С наступлением темноты наладили с местными дорогу. Сбоку камеры пустовали, но этажом выше хата была заселена. Первым делом, мы пустили курсовую, где перечислили каждого из этапников. Вскоре пришла малява от положенца.
— Пацаны! — обратился к нам дорожник, прочитавший маляву. — Местная братва интересуется, есть художники?
— Вот малой неплохо рисует, — показал на меня один из можайских взросляков, с которым я был в хате на Смоленске, где от нечего делать часто рисовал.
— Ну не художник, так, самоучка, — поправил я.
Так в ответной маляве и отписали. После этого пришла малява уже на моё имя. Блатные интересовались, смогу ли я перерисовать рисунок с марочки на тетрадный листок. Перерисовывал я намного лучше, чем рисовал, поэтому в ответ написал, что можно попробовать.
Вскоре на моё имя пришёл груз. В нём была большая, где-то метр на метр марочка, таких красивых я ещё не видел. Вся хата восхитилась ей. Марочка была нарисована в цвете, явно профессиональным художником. На ней была изображена девушка, в милицейской форме, блузка была растёгнута, грудь закрывал бюстгальтер. Она сидела на коленях и колола шприц в вену. Глаза закатились от кайфа. Около ног росли