округлились от удивления.
– Боже мой, – сказал он, – так это вы!
– Что вы имеете в виду? – спросил Нестор Васильевич, пряча улыбку.
Вальфьерно порывисто поднялся с кресла и пошел к гостям, протягивая руки им навстречу. Он узнал их, это ведь они спасли его от того ужасного убийцы, который пытался его задушить и выбросить за борт!
– Помилуйте, мар… – начал было Загорский, но тут же осекся – он едва не сделал непростительную ошибку. Здесь, в Латинской Америке, все знали его собеседника как Алехандро Гомеса Вальенте де ла Соту, а вовсе не маркиза де Вальфьерно. Было бы крайне неосторожно обнаружить, что он знает о нем больше, чем позволительно случайному знакомому.
– Простите, что вы сказали? – остановился Аргентинец, навостряя уши.
– Ма… – лихорадочно соображая, как выйти из затруднительного положения, тянул действительный статский советник. – Малость. Да, малость. Я имел в виду, что это такая малость, о которой и говорит не стоит.
Хозяин дома смотрел на него внимательно. Ему почему-то показалось…
– Нет-нет, – быстро продолжал Загорский, – я так и сказал. Просто я недостаточно знаю испанский, и если вам не трудно было бы перейти на английский…
– Разумеется, – воскликнул Вальфьерно, сходу переходя на английский. – Конечно. С такими дорогими гостями я готов говорить хоть на всех языках мира одновременно. Но что же мы стоим? Прошу вас, садитесь!
И он повел их к окну, где треугольником стояли три кресла, в которых те и разместились.
– Итак, – торжественно произнес Аргентинец, – мне бы надо еще и еще раз благодарить вас и вашего любезного… Ган-Цза-Лин, кажется… Так вот, князь, мне надо благодарить вас за спасение. Знаете, я не самый слабый человек, но этот мерзавец, который на меня напал, оказался силен, как корабельная лебедка. Я просто не мог ничего сделать, кроме как хрипеть и задыхаться… Что я добросовестно и делал до того момента, пока вы меня не вырвали из его лап.
И он засмеялся. Нестор Васильевич сочувственно покивал: да, сражаться с лебедкой – дело не самое простое. Кстати сказать, почему на него бросился этот странный юноша?
– Понятия не имею, – пожал плечами Аргентинец. – Мне кажется, это просто буйнопомешанный. Вы знаете, тут такое солнце, оно ужасно напекает голову. Если соединить здешнюю жару с какой-нибудь навязчивой идеей, вот вам и готовый безумец, который бросается на всех без разбора.
– Именно поэтому у вас такая охрана? – осведомился действительный статский советник.
На миг на лице у Вальфьерно установилось сложное выражение, но он тут же весело улыбнулся. Да, именно поэтому, хотя и не только. В наше время подлинные ценители искусства подвергаются опасности со всех сторон. В особенности же со стороны этих подлых революционеров. Князь ведь сам – русский, и лучше кого бы то ни было знает, что такое революция. Кстати сказать, он ни разу не слышал, как звучит русский язык, а ему бы этого очень хотелось. Не мог бы любезный князь или его доблестный помощник прочитать что-нибудь по памяти, ну, скажем, из их великого русского поэта Пушкина?
«Он нас что – проверяет?» – одними глазами спросил Ганцзалин у Загорского. Тот сделал неопределенное выражение лица, которое помощник истолковал примерно следующим образом: какая разница? Хочет Пушкина, прочитаем ему Пушкина. И откашлявшись, начал декламировать торжественно и важно на чистом русском языке:
– Раз-два-три-четыре-пять – вышел зайчик погулять…
Ганцзалин немедленно подхватил:
– Мало-мало погулять!
– Вдруг охотник прибегает, прямо в зайчика стреляет, – продолжал Загорский.
– Мало-мало вдруг стреляет, – эхом отозвался помощник.
– Пиф-паф-ой-ёй-ёй, умирает зайчик мой! – громогласно провозгласил Нестор Васильевич.
– Умираю мало-мало! – неожиданно закричал китаец и, откинувшись в кресле, картинно закатил глаза к потолку.
На несколько секунд в комнате воцарилась изумленная тишина.
– Это и есть Пушкин? – с подозрением спросил Вальфьерно.
– Да, – с каменным лицом отвечал Загорский, переходя на английский. – Это начало его бессмертного романа в стихах «Евгений Онегин». Мы прочли его на два голоса, по ролям.
Растерянный хозяин дома слегка откашлялся: он, разумеется, не слова не понял, но сразу почувствовал особенную энергичность и музыкальность пушкинских виршей. А о чем этот бессмертный роман?
– О любви и ненависти, – отвечал Загорский. – О жизни и смерти. Впрочем, как вы, наверное, догадываетесь, я явился к вам не затем, чтобы беседовать о поэзии.
– Для чего же, в таком случае, вы явились? – улыбнулся хозяин.
Действительный статский советник покосился на охранников. Дело в том, что у него к господину Вальенте дело весьма деликатного свойства, и он не хотел бы, чтобы при разговоре присутствовали посторонние люди.
– Если вы про моих телохранителей, то не беспокойтесь, – отвечал Аргентинец, весело улыбаясь. – Эти головорезы не знают никакого языка, кроме своего родного испанского, так что мы можем разговаривать совершенно свободно.
Загорский снова пожал плечами: как скажет любезный хозяин.
– Итак? – Вальфьерно неотрывно глядел ему в лицо, глаза его перестали быть ласковыми.
Итак, князь Барятинский желал бы приобрести одну очень ценную вещь. Вещь эта считается пропавшей, однако у него есть основания полагать, что сеньору де ла Соте известно местонахождение этой вещи и более того, он может содействовать в ее приобретении. Разумеется, его посреднические услуги будут щедро оплачены.
Загорский говорил все это, заметно волнуясь и, наконец, даже умолк, очевидно, не в силах с собой справиться.
– И что же это за вещь? – негромко спросил Вальфьерно, не отрывая глаз от собеседника.
– Речь идет о картине Леонардо да Винчи, которая называется «Мона Лиза дель Джоконда», – выдохнул Загорский.
Вожделенное имя, наконец, прозвучало, однако хозяин дома даже в лице не изменился, все так же глядел на действительного статского советника без всякого выражения. Так продолжалось, наверное, с минуту. Наконец он немного пошевелился, как бы усаживаясь поудобнее.
– Вы, конечно, знаете, что Джоконда была украдена, – начал он вкрадчиво.
Загорский кивнул: разумеется, он знает.
– Несмотря на это, вы хотите ее приобрести, – продолжал Аргентинец.
Загорский снова кивнул. Вальфьерно криво улыбнулся: а что заставляет князя Барятинского думать, что он, Алехандро Гомес Вальенте де ла Сота, имеет хоть какое-то представление о том, где находится картина?
– Потому что вы участвовали в ее похищении, – безмятежно отвечал Загорский.
Вальфьерно вздрогнул. Действительный статский советник, напротив, сидел неподвижно. Теперь он совершенно переменился: в лице его не было никакого волнения, он казался единым и цельным, словно вырубленным из куска гранита.
– Это серьезное обвинение, – медленно проговорил Аргентинец.
Загорский развел руками. Он далеко не моралист, и меньше всего он намерен обвинять кого бы то ни было. Нет-нет, его в этой истории интересует только картина, точнее сказать, ее оригинал. Он знает, что под видом оригинала были проданы несколько копий, но его интересует только подлинник. И он готов