Движимое инстинктом и ненавистью, они набросились друг на друга с таким ожесточением, что Мишель вынужден был позвать меня, чтобы разнять их.
То ли вялая по природе, то ли обладавшая тем жестоким кокетством, из-за которого самка льва и самка человека не прочь посмотреть, как соперники дерутся ради нее, Флора оставалась безразличной во время боя, оказавшегося всего лишь короткой яростной стычкой благодаря стараниям моим и Мишеля.
Но нам показалось, что шея Катинá кровоточит: это легко было увидеть на белой шерсти.
Что касается Причарда, на его пестрой шкуре не видно было ран, если он их и получил.
Для понимания дальнейших событий мне необходимо дать вам топографическое представление о том, что можно было назвать «службами» маленького особняка на Амстердамской улице.
Одна входная дверь вела на улицу, вторая, с противоположной стороны, — в нечто вроде вытянутого сада; в глубине его находились каретные сараи, конюшня и задний двор. Поскольку после революции 1848 года у меня не остаюсь ни лошадей, ни экипажей, я превратил каретные сараи в большой кабинет, конюшню — в большой чулан, куда сваливали все подряд, а задний двор — в птичий, где сидели на насестах, кудахтали и неслись мои одиннадцать кур и где обитал петух Цезарь; здесь же в огромной конуре, настоящем дворце, до сих пор восседал Причард.
Он был по-прежнему в близких отношениях с курами. Впрочем, заглянув в курятник Шарпийона, вы увидели, какую выгоду он из этого извлекал; с этого дня мне стало ясно, отчего мои собственные куры бесплодны.
Итак, Причард занял свое место на птичьем дворе и, поскольку его конура была достаточно большой для двоих, Флора, в качестве супруги, разделила ее с ним.
Катинá был снова водворен в конюшню, куда его поместили с самого начала и откуда извлекли по случаю моего приезда.
Мишель, как обычно, занимался четвероногими и двуногими.
Вечером, когда моя дочь и я гуляли в саду, Мишель подошел ко мне и стал крутить в руках свой картуз: это означало, что он хочет сказать мне нечто важное.
— В чем дело, Мишель? — спросил я.
— Сударь, — ответил он, — когда я вел Причарда и Флору на птичий двор, я вот о чем подумал: у нас нет яиц, потому что Причард их ест, как вы могли увидеть в Сен-Бри, а Причард ест их, потому что сговорился с курами.
— Это очевидно, Мишель: если бы Причард не мог войти в курятник, он не ел бы яиц.
— Так вот, мне кажется, — продолжал Мишель, — если поместить Катинá — по-моему, это невоспитанная тварь, но он не такой плуг, как этот подлец Причард, — если поместить Причарда и Флору в конюшню, а Катинá на птичий двор, все пойдет лучше.
— Знаете ли вы, что произойдет, Мишель? — спросил я. — Может быть, Катинá не станет есть яиц, но он может съесть кур.
— Если с ним случится такое несчастье, у меня есть средство, которое на всю жизнь исцелит его от желания лакомиться курами.
— Да, Мишель, но куры к тому времени будут съедены.
Я не успел договорить, как от служб донесся такой шум, что можно было подумать, будто целая свора дерется из-за добычи, а яростный лай и жалобный визг указывали, что бой шел не на жизнь, а на смерть.
— Боже мой! — сказал я. — Мишель, вы слышите?
— Да, я прекрасно слышу, — ответил он, — но это собаки господина Пижори.
— Мишель, это Катинá и Причард, которые просто-напросто истребляют друг друга.
— Сударь, это невозможно, я их разделил.
— Ну, так они снова сошлись, Мишель.
— Это нетрудно, нигедяи вполне на такое способны, при том, что этот подлец Причард открывает дверь конюшни не хуже слесаря.
— Причард — храбрый пес; должно быть, он открыл дверь конюшни, чтобы вызвать на бой Катинá. И право же, я боюсь, как бы один из них не задушил другого.
Мишель бросился бежать к конюшне, и вскоре после того, как я потерял его из виду, послышались стенания, говорившие о том, что случилось большое несчастье.
Через минуту показался рыдающий Мишель с Причардом на руках.
— Взгляните, сударь, — сказал он, — Причарда больше нет! Вот до какого состояния довел его прекрасный пес господина Девима! Его надо звать не Катинá, а Катилина.
Я бросился к Мишелю. Хотя Причард иногда и доводил меня до бешенства, я очень любил его. Это единственная собака, в которой я находил оригинальность и непредсказуемость, свойственные умному человеку, не лишенному причуд.
— Ну, так что же с ним, Мишель?
— То, что он умер…
— Да нет, Мишель, еще нет.
— Во всяком случае, он к этому близок.
И он положил несчастное животное на землю.
Рубашка Мишеля была вся в крови.
— Причард! Бедный мой Причард! — закричал я.
Подобно умирающему аргосцу у Вергилия, Причард открыл свой горчичный глаз, печально и нежно посмотрел на меня, вытянул все четыре лапы, напрягся, вздохнул и умер.
Каталина прокусил ему сонную артерию, и смерть его, как вы видели, была почти мгновенной.
— Что поделаешь, Мишель! — сказал я. — Мы теряем не хорошего слугу, а доброго друга… Вымойте получше это несчастное создание, заверните его в тряпку, выройте для него в саду яму, и мы устроим ему могилу, над которой поместим такую эпитафию:
Ранцау доблестный тебе примером стал:Увечьям вопреки ты шел к победной славе,Полтела ты, как он, в сраженьях потерял,Но сердце Марс тебе нетронутым оставил![11]
Как всегда, я старался рассеять свою печаль работой.
И все же к полуночи мне захотелось узнать, выполнены ли мои распоряжения насчет похорон Причарда. Я тихонько вышел и нашел Мишеля сидящим на ступеньках столовой; у его ног лежал труп Причарда.
Скорбь Мишеля не утихала, он стенал и рыдал, как в ту минуту, когда принес мне Причарда на руках.
Но две винных бутылки, которые я счел пустыми, поскольку они лежали на полу, указывали мне на то, что, как при античном погребении, Мишель не пренебрег речами в честь покойного, и я ушел, убежденный: Мишель плакал если и не чистым вином, то, по крайней мере слезами, подкрашенными вином.
Он сам был настолько поглощен своим горем, что не увидел и не услышал меня.
XLVI
СРЕДСТВО, ПРИ ПОМОЩИ КОТОРОГО МИШЕЛЬ ИЗБАВЛЯЛ СОБАК ОТ ПРИВЫЧКИ ПОЕДАТЬ КУР
На следующий день Мишель, так и не ложившийся, разбудил меня на рассвете.
Много говорят о том, как выходит на сцену Тальмá в трагедии «Гамлет» Дюсиса. Я сам видел это два или три раза и могу судить, какое он производил впечатление.
Я всего один раз видел, как Мишель таким входит в мою спальню, но это его появление стерло из моей памяти три выхода Тальмá.