Читать интересную книгу Предначертание - Вадим Давыдов

— Что?

— Нет-нет, сэнсэй, — спохватился Гурьев. — Ничего. Я просто не понимаю.

— Никто не понимает, — кивнул Накадзима. — Я тоже. Ты можешь встать?

— Не только могу. Сейчас встану, — Гурьев поднялся, встряхнулся, передёрнул плечами. — А ещё я голоден, как дракон с острова Комодо.

Если бы его спросили сейчас, с какой стати он вспомнил про гигантских ящериц, весть об открытии которых облетела все географические журналы лет пять назад, Гурьев не нашёлся бы с ответом. Ему показалось, что Накадзима хочет спросить его, что это за драконы такие. Нет, конечно. Не может быть. Это ему только показалось.

Ухватив по дороге пару рисовых лепёшек, Гурьев потрусил в кузницу. Войдя внутрь, он не сразу увидел орла. Беркут приподнял крылья, издал своё радостное «кьяк-кьяк» и неуклюже скакнул к нему. Всё-таки земля – не его стихия, подумал Гурьев. А когда увидел глаза беркута, удивился так, что на секунду прекратил жевать.

Орёл смотрел на него снизу вверх, и глаза его были светло-янтарного цвета, такой глубины и насыщенности, что от восторга захватывало дух. А ещё ему показалось, что взгляд этот был… осмысленным. Человечьим.

— Ах ты, цыплёнок, — проворчал Гурьев, присаживаясь на корточки. — Надеюсь, тебя не забыли покормить.

Затем произошло то, чему Гурьев даже названия не смог подобрать. Ни в тот миг, ни позже. Он вдруг увидел себя. Глазами беркута. И картинки, промелькнувшие в его, Гурьева, мозгу, сложились в слова.

«Я сыт. Люди дали еду. Много. Ты. Хорошо».

Беркут смотрел на Гурьева своими потрясающими глазами, и в них была радость.

Гурьев сел на пятую точку и уставился на беркута. Этого не может быть, проскрипело в голове. Этого не может быть.

Прошло несколько минут, прежде чем Гурьеву удалось справиться с охватившим его чувством, похожим на панику. Нет, это не было паникой, конечно. Но, всё-таки. Как, скажите на милость, должен чувствовать себя человек, который вдруг понял, что разговаривает с птицей?!? А птица понимает его. И разговаривает с ним.

— И что теперь? — тупо спросил Гурьев вслух.

«Мне хорошо. Ты рядом. Хорошо. Будем охотиться. Ты и я».

— Подождёшь, — сердито сказал Гурьев. — Может, скажешь, как тебя зовут?

«Зовут. Ты зовёшь. Я рядом».

— Никакого с тебя толку, — Гурьев взъерошил перья у беркута на спине. — Ну, что с тебя взять… Теперь тебе нужно новое имя. Когда Авраам вступил в союз со Всевышним, то Творец удлинил ему имя. Придётся и тебе удлинить. Раз ты к старому имени привык… Мы тоже добавим букву. Рранкар. Тебе нравится?

«Хорошо. Звать. Я рядом».

Он понимает, подумал Гурьев. Он меня понимает. Интересно, я только с ним могу вот так? Или… С другими – тоже? О, Господи. Вот же угораздило меня так попасться. Влипнуть.

Он решил пока ничего никому не рассказывать. Сославшись на головную боль, Гурьев отправился бродить по замку. Ему нужно было собраться с мыслями. И не только. Но это было не так уж легко, потому что беркут явно не желал от него отлипнуть. Так и ходили. Взад и вперёд. Разговаривали.

Хоккайдо. Август 1931 г

На первой же после своего странного приключения тренировке Гурьев понял, что может двигаться быстрее учителя. Он так удивился, что пропустил удар. Накадзима был слишком мудр и опытен, чтобы удивляться. Он встревожился:

— Что с тобой?

— Ничего, — Гурьев поклонился. — Я исправлюсь, сэнсэй.

— Ты здоров?

— Да, сэнсэй.

Когда Гурьев опрокинул Накадзиму на татами, шагнул назад и застыл в поклоне, сэнсэй поднялся не сразу. Остальные замерли, словно статуи, с ужасом и благоговением глядя на Гурьева.

— Можешь повторить это? — спросил Накадзима.

— Могу, сэнсэй.

И Гурьев повторил. Потом – ещё и ещё. И Накадзима остановил бой. Он понял.

Хоккайдо. Июль 1933 г

Гурьев научился управлять многими из своих новых свойств, — и мозга, и тела. Научился гасить огонь, полыхавший в глазах и вгонявших в панический ужас всех, кому довелось этот огонь увидеть. Странно, он сам по-прежнему не замечал никаких перемен со своими глазами: как и в первый день после пробуждения из забытья, они казались ему лишь едва посветлевшими. Но это оказалось не единственным результатом. Небесное электричество непостижимым образом повлияло на энергетические токи в его теле. Все навыки работы с энергией и сознанием обрели совершенно иной, куда более глубокий смысл. Его собственное сознание раздвинулось и вобрало в себя так много, что этому уже не имело смысла удивляться. Нет, не совсем так. В мире нет ничего удивительного, так как в мире удивительно всё, и поэтому удивляться чему-то одному глупо. Это всё равно, что утратить картину мира как целого, а значит – стать беззащитным. Только наполняющее всё существо, спокойное удивление окружающим миром приносит наслаждение им, заставляет каждый миг ощущать его вкус по-другому, приносит знание о нём.

Теперь он мог не только разговаривать с Рранкаром, но и пользоваться его органами чувств. Точно так же, как и органами чувств других животных с развитой центральной нервной системой. Гурьева не слишком интересовала физика этого процесса. Он понимал, что это как-то связано с жизненной силой и излучениями мозга, не регистрируемыми никакими известными сегодняшней науке приборами. Главным было то, что он это умел.

Его тело, повинуясь сознанию, легко входило в боевой режим. Движения сделались – даже в спокойном, обычном состоянии – текучими, словно ртуть. В боевом же режиме его реакции и движения ускорялись неимоверно, так, что даже Накадзима не мог вступить с ним в бой на равных. Гурьев научился не только читать, в общем-то, простейшие моторики человеческих лиц и тел, но и самые малейшие, неуловимые мало— или нетренированным глазом движения, которые открывают самые сокровенные мысли и стремления. Его собственные органы чувств обрели такую степень глубины восприятия, о которой ему прежде не доводилось даже мечтать. И прошло немало времени, прежде чем он научился их правильной «калибровке», чтобы запахи или интенсивность света не доводили его мозг до исступления. Многое из того, чему учил его Мишима и что Гурьев запоминал лишь механически, обрело смысл, звук и цвет. Знание – это лишь информация, которую забывают, не могут и не умеют использовать полноценно. Осознание – это знание, которое растворилось внутри, стало частью сознания. Осознание – это знание, впитанное и встроенное настолько, что позволяет применять его не только по прямому назначению, но и в совершенно, казалось бы, независимых, не граничащих с этим знанием областях. Осознать – значит овладеть. Гурьев – овладел.

Он узнал, что это значит, — жить каждый день, зная о том, что никогда не сможешь никому рассказать. Всего рассказать. Всего?! Ха-ха. Всего. Почти ничего. Почти ничего – это, на самом деле, просто ничего. Потому что… А нужно было научиться снова улыбаться и делать вид, что всё как прежде. Хотя теперь уже ничего не будет, как прежде, думал Гурьев. Ничего и никогда. Никогда не говори – «никогда».

Нет, он не перестал учиться и работать над своими способностями. Напротив, он понял, как ещё далёк от истинного могущества. Один лишь вопрос занимал Гурьева. Для чего ему такое могущество и не будет ли поздно?

* * *

— Я думаю, пора, — проговорил Накадзима.

Три года назад Гурьев непременно выпалил бы вопрос. Но он стал другим за это время. И потому промолчал, будто слова Накадзимы были обращены вовсе не к нему.

— Иди за мной.

Вслед за Накадзимой он вошёл в комнату для молитв. Накадзима сел и указал Гурьеву место напротив себя. И заговорил, глядя на Гурьева немигающим взглядом чёрных, как агатовые кабошоны, глаз:

— Ты не можешь не знать, почему всё это время я ни разу не похвалил тебя. Ты нуждаешься в похвалах меньше, чем кто-либо из моих учеников, потому что ты – лучший. Вероятно, предание всё же правдиво. — И, убедившись, что Гурьев даже и не думает его переспрашивать, кивнул. — Великий Идзуми Оютиро основал Начало Пути не потому, что увидел его во сне, как рассказывают простым ученикам, Гуро-сан. Не Будда Амида и не Аматерасу Оомиками поведали Оютиро-о-сэнсэю о Пути. Путь сам пришёл к Оютиро-о-сэнсэю. Пришёл точно так, как пришёл к тебе, Гуро-сан. Так – и иначе. Ты и есть тот самый Воин – Хранитель Пути, Страж Равновесия, о котором говорил в завещании мастер Идзуми.

— Разве это я? — Гурьев медленно вдохнул. — Это молния.

— Да. Но это случилось с тобой. Не ты ли сам говорил мне, что случайностей не бывает?

После долгого молчания Гурьев спросил:

— Что я должен делать, сэнсэй?

— Я больше не сэнсэй, Гуро-сан. Ты сам принимаешь решения. Я не могу научить тебя тому, чего не знаю. Тебе предстоит узнать ещё многое, но без меня. Ты ещё молод. Ты научишься учиться у мира. Всему, что считаешь нужным и правильным. А сейчас – я выполню волю учителя Идзуми.