Внешне за последние несколько дней он изменился так, что люди, встречавшие его во дворце, были бы потрясены, увидев его теперь. Он страшно осунулся и, казалось, разом постарел лет на двадцать. Глаза, обычно спокойные и безмятежные, налились кровью и лихорадочно горели. А под глазами набрякли темные мешки, как если бы Ламици не спал несколько суток подряд. Однако одержимость, доведшая евнуха до такого состояния, одновременно придавала ему необыкновенную энергию и силы двигаться дальше. О собственном своем будущем он давно не задумывался. Будущее?.. Он убьет тех, кто разрушил мечту всей его жизни. И какая разница, что будет потом!
Они были здесь. Он увидел их лошадей, привязанных к перилам таверны. Потом его слуха достиг невероятный тарарам, происходивший внутри. Встревоженный Ламици на всякий случай обошел здание и привязал коня к дереву. Потом прислушался, надеясь различить голоса тех, за кем шалея. Безрезультатно. Изнутри доносились только вопли дерущихся и треск сокрушаемой мебели. Ламици как можно ниже натянул на лицо капюшон и осторожно приблизился ко входу в таверну.
Он очень боялся быть узнанным, но, едва войдя внутрь, понял всю необоснованность своих страхов. Здесь и самого короля не узнали бы. От стены до стены таверны бушевал водоворот брыкающихся, орущих, машущих кулачищами человеческих тел. Ламици увернулся от двоих вдрызг пьяных болванов, весело превращавших в фарш лица друг друга, и пробрался в относительно тихий уголок, куда еще не докатилось сражение. Может быть, оттуда ему удастся рассмотреть свои жертвы?
Евнух почти сразу заметил Конана, орудовавшего кулаками на другом конце помещения, футах в тридцати от него. Варвар ожесточенно дрался с какой-то волосатой гориллой, превосходившей ростом даже его. Ни Мадезуса, ни Кейлаша не было видно. Ламици решался положиться на капюшон, вроде бы надежно прикрывавший его черты, и дюйм за дюймом заскользил вдоль стены, подбираясь поближе к Конану. Вот прямо перед ним в стену врезалась железная кружка, потом пришлось переступить через несколько тел, уже отключившихся от мирских забот. Дерущихся было не менее сорока человек, и всеобщая неразбериха служила крадущемуся убийце самым лучшим прикрытием, какое можно придумать. Никто не обращал внимания на человека в плаще, тихонько пробиравшегося в глубину комнаты, где все еще выясняли отношения Конан и Кулг.
К изумлению киммерийца, Кулг упорно отказывался терять сознание. Конан размазывал его по опрокинутой стойке, влепливал в каменную стену и, кажется, сломал гиганту одну волосатую руку. И что же?.. Кулг знай вставал и устремлялся на Конана. Когда он понесся на варвара в очередной раз, Конан решил не уступать дороги и, если потребуется, переломать ему остальные кости. А не поможет – вытащить наконец меч и принять еще более суровые меры.
Вот Кулг подскочил к нему, и Конан, извернувшись, приготовился отправить человекообразную обезьяну в полет. Но в этот момент кто-то дернул его за ногу, мешая совершить нужное движение. Это проблевавшнйся Ванза на какое-то время перестал нянчиться с поломанными ребрами и решил отплатить обидчику. Конан рывком высвободил ногу, и тут в него врезался Кулг. Делать нечего, пришлось падать на спину и принимать на себя свалившуюся сверху тушу. Недовольно рыча, Конан потянулся к мечу…
В нескольких шагах от него Мадезус без большого успеха пытался привести в чувство Кейлаша. Железная кружка оставила на лбу горца уродливый след, расшибив череп и содрав лоскут кожи, болтавшийся и кровоточивший. Жрецу оставалось только клясть себя за то, что не сумел удержать своих товарищей от посещения столь малопочтенного места. А ведь он с самого начала был против!
Вздохнув, он сунул руку в кошель и вытащил небольшую баночку мази. Щедро обмазав рану, чтобы прекратить кровотечение, Мадезус многоопытными пальцами ощупал лоб горца и обнаружил в кости звездообразную трещину. Совладать с такой раной было непросто. Чтобы спасти Кейлаша, придется использовать амулет.
– Мальгореш!.. – окликнул он туранца, только еще вылезавшего из-под стойки.
– Что с ним? – подползая и тяжело отдуваясь, осведомился тот. – Плохо?.. Клянусь волосатыми…
– Он жив, но нужно скорее перенести его в спокойное место, где я смогу заняться его черепом, – сказал жрец.
Вместе они кое-как оттащили обмякшее тело к задней стене. Мадезус вытащил амулет и устроился так, чтобы никто во всей комнате, кроме Мальгореша, не заметил серебряной семиконечной звезды. У туранца округлились глаза, и митраит поспешно предупредил:
– Никому не говори о том, что ты здесь видел. Мальгореш облизал губы и поднялся:
– Что ты, никому ни полслова, клянусь шерстью на Ханумановых…
Он не мог оторвать глаз от амулета.
– Лучше постарайся прекратить драку, пока твою таверну по камешку не разнесли, – посоветовал Мадезус. Отвернулся и положил руку на окровавленный лоб Кейлаша. В другой руке он держал амулет. Закрыв глаза, жрец негромко запел исцеляющую молитву.
Мальгореш прохромал туда, где катались по полу Конан и Кулг. В ногах трактирщика, там, куда пришелся удар столешницы, тяжело пульсировала кровь. Выбрав среди развалин какого-то стола доску поувесистее, он шарахнул ею Кулга по голове.
Дубовая доска гулко обрушилась на затылок громилы, но череп у того был, по-видимому, из гранита: Кулг даже не вздрогнул. Не веря собственным глазам, Мальгореш размахнулся снова, уже изо всей силы. На сей раз Кулг басовито заворчал и перестал душить Конана, чтобы потереть ушибленное место ладонью.
Получив возможность дышать, киммериец не стал тратить времени даром и тут же вывернулся из смертоносных объятий. Его колено врезалось в лоб упрямого Кулга, а Мальгореш импровизированной палицей огрел гиганта по спине. Тот зашатался и медленно поник на колени. Мальгореш хотел приложить ему снова, но исполин здоровой рукой перехватил конец доски и попытался выдернуть ее у туранца. Тот не захотел выпускать, но только заработал полные ладони заноз.
Размахивая новоприобретеиным оружием, Кулг покачивался на месте, туго соображая, кого из нападающих сплющить вначале, кого потом. Конан без дальнейшего промедления выхватил меч и с беспощадной яростью занес его над головой. Мальгореш попятился, протягивая руку к Винакову ножу, торчавшему в пустом бочонке.
Ламици, скукожившийся в десятке футов от них, понял, что заветное мгновение наступило. Все спины, в том числе и Мадезуса, были обращены к нему. И на жреце не было даже кожаного камзола, способного смягчить удар. Евнух подбирался все ближе к ничего не подозревавшему мигранту, возносившему над Кейлашем спасительную молитву в уголке помещения. Стол, поваленный набок, надежно укрывал его от посторонних глаз… Ламици скользил вдоль стены, отворачивая рукав и нащупывая ножны стилета. Он уже слышал негромкое пение мигранта. Он вытащил кинжал из ножен… и замер на месте, потому что жрец неожиданно замолчал.