Между тем незадолго до она полувсерьёз пригрозила ему, что он тронется умом, если узнает её любимую позу.
Он твёрдо пообещал не тронуться. Оказалось, так: «она» лежит на полу – «он» стоит над ней.
Уже за пределами вымысла эта неизбежная мизансцена позволяла описать себя только на языке сокрушительных сердцебиений, оголённых ямочек и нежных расправленных складок, ненормативных возрастаний и влажного запрокинутого зиянья, ледяных мурашек и атласной жары. Стоянием «над» диктовалось самочувствие молчаливо торчащего божества, нависшего среди чаек и альбатросов над благоуханным распахнутым островом. Купленные позавчера босоножки сиротели на кафельном побережье.
До н. э. Считается, что первую свою дочь, не пригодившуюся Адаму, недовольный Создатель просто развеял по миру, как золотую крупу. Согласно другой, более правдоподобной версии, Лилит самовольно сбежала от Бога и ненужного мужа. Самое примечательное в этом бегстве то, что мир, куда она устремилась, был ещё совершенно безлюдным. Но она и взаправду ни в ком не нуждалась. Разъярённые ангелы кинулись в погоню и где-то на Красном море беглянку догнали. Догнали, чтобы уже отпустить навсегда – на все четыре беспризорные стороны. Но сначала они вырвали из неё клятву: никогда, никогда, даже во сне и в бреду, с её языка не сорвутся звуки трёх сокровенных имён. (Мы-то знаем теперь, что это за имена.) Четвёртым – запретным для всех – стало имя самой Лилит.
Н.э. Дурную относительность «верха» и «низа» они оба просто забыли, когда важнее всяких ролей «над» и «под» стало совпасть и проникнуть. Когда каждая впадина и тесная пустота желают быть заполненными до самой глубины, а каждый раскалённый выступ – исчезнуть, уместившись без остатка. Когда взбираются, как по стволу, и, уже разнимая зажим, после жёсткой ударной раскачки взмывают, плавятся, тают, текут. Когда ластятся, лижутся и выдаивают. Сливаются в один запах и смываются одной тугой струёй. Она сказала оглушительным шёпотом: «Слушай, как это всё потрясающе в природе устроено…»
Лилит недостойна ничего. Всего достойна любопытная, мудрая, сладкая, пустоголовая Ева. Её дочери – почти весь женский род. О дочерях Лилит дано знать лишь некоторым отважным безумцам. Но как бы ни был счастлив-несчастлив Адам, накормленный, обласканный, убаюканный Евой, в непроходимой чащобе своих бредовых ночей он всё же глухо тоскует по той – окаянной, чьё имя он даже не смеет назвать.
Прыжок с полуметровой высоты
Этот разговор я случайно подслушал в аэропорту, в кафе.
Зрелая девушка лет двадцати семи учила жить незрелую сорокалетнюю:
– …Вот ты можешь спрыгнуть с полуметровой высоты?
– Могу, конечно. А ты?
– Никогда в жизни. Он для чего рядом стоит? Пусть снимет!
Когда я уже дотягивал свой кофе, они коснулись ещё более возвышенной темы.
– …А иногда нужно смотреть сквозь него. Тогда взгляд вообще очень выразительный становится! Сама замечала. Вчера один мужчина в отеле даже не мог отвести от меня глаз, а я просто глядела сквозь него и наблюдала, наблюдала… Взгляд очень задумчивый получился.
Так называемые «женские штучки» невозможно загодя просчитать, поиметь в виду и систематизировать, как шифры, мины-ловушки и сильные наркотические средства. Зато на них легче лёгкого проколоться, подзалететь и подсесть. В редких случаях, имея талант контрразведчика, их можно подсмотреть.
Однажды мне оказали страшное доверие – разрешили порыться в дамской сумочке. Это была самая прелестная и непостижимая женщина из тех, кого я знал. Она умела сводить с ума одним движением расчёски. Иногда хотелось потерять свободу и репутацию только ради того, чтобы она разулась в твоём присутствии.
Вот она и разрешила – точнее говоря, попросила, сама будучи в скоропостижном отъезде, порыться у неё в сумочке, чтобы сверхсрочно отыскать там какую-то «фиолетовую бумажечку с оторванным краем». Я приступил к операции, ощущая себя маньяком-вуайеристом, тайным агентом, взломщиком и кардиохирургом в одном лице.
Итак, что я обнаружил.
Маленькую золотистую рыбку из оникса. Флакон туалетной воды «Chris 1947». Склянку эфирного лимонного масла. Девочковую заколку для волос в виде божьей коровки.
Записную книжку из коричневой замши с растительным узором, которую я не стал читать, но хорошенечко встряхнул. Встряхивание выявило: один не съеденный автобусный билет со «счастливым» номером, две мелкие бумажки с пометками «Не забыть!!» (красным фломастером) и рецепт солянки…
Далее. Тёмно-черешневую, почти чёрную помаду «Clinique». Контурный карандаш для губ. Платок носовой розовый с бледно-лиловыми цветочками, обшитый кружевом по краям. Загранпаспорт со спрятанной под обложку фотографией мужчины (точно не мужа). Прошлогодний авиабилет в Прагу.
Товарный чек с надписью: «Фугенфюллер 2 мешка».
Японские очки от солнца «Shimano». Зажигалку «Feudor». Мужское обручальное кольцо.
Таблетки «Триквилар». Крем для рук с пчелиным молочком. Чего-то там с «крылышками». 10 долларов США одной купюрой. Фантик от конфеты «Mozart».
Из холодного оружия: швейцарский перочинный ножик «Victorinox», пилочку для ногтей, шуруп-«сороковку».
Из посуды: пластмассовую ложечку для мороженого из Венеции (помню, что ели вместе, но я свою там же и выбросил).
Искомая фиолетовая бумажка лежала почему-то в пудренице. О том, что на ней было написано, я лучше умолчу. Агенты и маньяки – тоже люди.
Что я узнал о ней? Практически всё. Практически ничего.
Снисходительно усмехнуться над «женскими штучками» – нормальный тупой шовинизм. Безоружно подставиться под этот «штучный» арсенал, «понять, но полюбить» – нормальная мужская доблесть.
Смотри. Она сейчас, в эту минуту решается на поступок. На безоглядный, безумный, бесстыдный, головокружительный прыжок с полуметровой высоты. А ты там для чего стоишь?
Империя соблазна
Не утешайте её – ей слова ни к чему.
Её могут спасти только Gucci, Dior и Vicini. В крайнем случае, на краю безутешной заснеженной ночи – крем-бальзам Азазелло. Но и то ненадолго! Потому что есть ещё крупные, как слеза, диаманты и слегка увядающий жемчуг. Золотые, сапфирные баночки, тени и блески. Есть безумная тяга украшать и умащивать всякую, даже самую скрытую, часть организма. Наконец, есть глубокий, как прорва, соблазн быть настигнутой и соблазнённой.
Ей ведь мало быть просто красивой – ей нужно одеть своё тело в приманки, ловушки, в кружевные брюссельские сети.
Если несправедливая жизнь не дает ей владеть или тратить, то возможен глухой депрессняк и трагически мрачный отказ от пирожных…
Звонит мне Женя на мобильный откуда-то с Гринвичского меридиана и спрашивает: «Ты зачем наезжаешь на Фрейда? Он, типа, основоположник, отец и всё такое…»
А у меня уже на телефоне батарея садится.
«Ну да, – говорю, – основоположник тоски и скуки в интимной жизни. Скучнее Фрейда только немецкие порнофильмы. Тебе нравятся? Та же голимая техника, и ни грамма соблазна. Это ведь надо было очень постараться, чтобы самые вкусные вещи променять на травмы и убогие комплексы! Пусть, – говорю, – не суётся кондовым слесарным инструментом в деликатный часовой механизм!»
Женя говорит: «Ладно, про вкусные вещи спорить не буду. Но дедушка Фрейд тебе сейчас ответил бы, что…»
Тут мой телефон голодно вякнул и отключился – так я и не услышал ответ дедушки Фрейда.
Ну, в общем, есть ещё что обсудить по международной мобильной связи.
Если уж выбирать самую героическую персону всех времён и народов, то придётся назвать уникального мужчину с чуть подгорелой фамилией – Григория Сковороду. Он однажды сказал себе: «Весь этот мир – империя соблазнов. Чем больше мне хочется, тем меньше у меня свободы». Даже те, кто никогда ничего не слышал о Сковороде, слышали фразу, написанную на его надгробье: «Мир ловил меня, но не поймал».
Его доблесть даже не в том, что он точно просёк эту фишку, а в том, что именно так и сумел прожить: не поймался, не купился и не подгорел. Не привлекался, не состоял. То есть вообще ни разу не обольстился – и это круто.