Читать интересную книгу Похождения бравого солдата Швейка во время Мировой войны Том II - Ярослав Гашек

Дежурный фельдфебель крепко спал за столом, а вокруг в самых разнообразных позах дремали солдаты караульной команды.

Майор, сдвинув фуражку на затылок, выкрикнул такое невероятное ругательство, что все так и застыли с широко раскрытыми ртами; лица исказились от ужаса, и не отряд солдат с отчаянием глядел на майора, а группа гримасничающих обезьян. Майор изо всей силы хватил кулаком по столу и заревел на фельдфебеля:

— Лодырь вы, рохля, я уже тысячу раз говорил вам, что у вас не люди, а...

Тут последовало совершенно нецензурное слово. А затем, обращаясь к караульной команде, он гаркнул:

— Слушай, солдаты! Ведь у вас, когда вы спите, глупость так и прет из глаз, а когда вы, сукины дети, их насилу продерете, то ведете себя так, словно сожрали по вагону динамита.

Затем последовала длинная и пространная нотация об обязанностях караульной команды и приказание немедленно открыть камеру, где находится Швейк, так как необходимо подвергнуть Швейка новому допросу.

Вот таким образом майор попал ночью к Швейку.

Он явился к нему в состоянии, когда организм был уже целиком во власти алкоголя. Последняя его вспышка вылилась в приказание передать ему ключи от камеры.

Фельдфебель последним отчаянным усилием воли заставил себя вспомнить устав караульной службы и отказался исполнить это требование, что неожиданно произвело на майора великолепное впечатление.

— Если бы вы, головотяпы, — крикнул он на весь двор, — так и отдали мне ключи, я бы показал вам, где раки зимуют!

— Честь имею доложить, — отозвался фельдфебель, — что я вынужден вас запереть и ради вашей же безопасности приставить к вам часового. А когда вы пожелаете уйти, то постучите, пожалуйста, в дверь, господин майор.

— Дурак! — отрезал майор. — Скотина, осел, неужели ты думаешь, что я боюсь арестованного, и хочешь приставить ко мне часового, когда я буду его допрашивать? Чорт возьми, запирайте меня, и чтобы духу вашего здесь не было! Поняли?

В небольшом отверстии над дверью защищенная металлической сеткой керосиновая лампа с приспущенным фитилем испускала тусклый свет, такой слабый, что майор с трудом мог различить Швейка, который проснулся и вытянулся по-военному возле своей койки, флегматично ожидая, что получится из этого визита.

Швейка осенила мысль, что лучше всего было бы доложиться господину майору, а потому он лихо отрапортовал:

— Так что, дозвольте доложить, господин майор: один арестованный состоит налицо, особых происшествий не было.

Майор вдруг забыл, зачем он, собственно, пришел сюда, и скомандовал:

— Вольно! Где у тебя арестованный?

— Так что, дозвольте доложить, господин майор, это я самый и есть, — с гордостью заявил Швейк.

Однако майор не обратил внимания на его слова, потому что генеральские вина и ликеры начали вызывать в его мозгу последнюю алкогольную реакцию. Он зевнул так широко, что любой штатский свернул бы себе на его месте челюсть. Но у майора этот зевок просто отодвинул мысли в те мозговые извилины, которые у человека являются центрами таланта пения. Он совершенно непринужденно повалился на швейкову койку и, воображая, что очень красиво поет, завизжал, как свинья, которую колют.

Затем он повалялся на спине, как медвежонок, потом свернулся калачиком и вскоре захрапел.

— Так что, господин майор, дозвольте доложить, у вас вши заведутся, — пробовал будить его Швейк. Но ничто не помогало. Майор спал, как убитый.

Швейк с нежностью взглянул на него.

— Ну так дрыхни же, пьяная твоя рожа, — прошептал он прикрывая его шинелью. Потом он и сам забрался под шинель; так их и нашли утром тесно прижавшимися друг к другу…

Часов в девять, когда поиски майора достигли высшего напряжения, Швейк поднялся с койки и решил, что господина майора пора будить. Он несколько раз основательно потряс его за плечи и стащил с него шинель, которой тот прикрывался. Наконец, майор сел на койке и тупо уставился на Швейка, ища у него ответа на вопрос: что, собственно, случилось?

— Так что, дозвольте доложить, господин майор, — сказал Швейк, — уже несколько раз приходили из караульного помещения справляться, живы ли вы. Поэтому я осмелился вас разбудить, ведь я не знаю, как долго вы привыкли спать, вы можете так, чего доброго, опоздать на службу. Вот в одной пивной в Угржинезце я встречал какого-то столяра, который всегда вставал в шесть часов утра; но если ему случалось проспать лишних хотя бы только четверть часа, до четверти седьмого, то спал дальше до обеда и делал это до тех пор, пока его не уволили со службы; тогда он со злости совершил преступление — оскорбил члена императорской фамилии.

— Ты, вероятно, слабоумный, а? — с оттенком некоторого отчаяния в голосе спросил майор на ломаном чешском языке, потому что после вчерашней выпивки у него все еще гудело в голове и он никак не мог найти ответа на вопрос, почему, собственно, он сидит тут, каким образом он попал сюда из караульной комнаты и почему этот тип, который стоит перед ним, несет такую невообразимую чепуху? Все это показалось ему ужасно смешным. Смутно припомнил он, что один раз он уже был здесь ночью. Но для чего, для чего?

— А что, был я тут ночью? — нетвердо спросил он,

— Так точно, господин майор, — ответил Швейк. — Как я понимаю из разговоров господина майора, господин майор изволили явиться сюда, чтобы еще раз допросить меня.

При этих словах в голове майора все вдруг прояснилось, и он посмотрел на себя, потом оглянулся назад, как бы в поисках чего-то.

— Так что не извольте беспокоиться, господин майор, — продолжал Швейк, — вы явились сюда аккурат в таком виде, как сейчас, без шинели, без сабли и в фуражке. Фуражечка ваша вон там лежит, потому что мне пришлось ее от вас убрать, так как вы непременно хотели подложить ее под голову. А ведь офицерская парадная фуражка — это все равно, что для штатских цилиндр. Спать на цилиндре — это мог только некий господин Кардераж из Лоденича. Тот, бывало, растянется в трактире на брюхе и полежит себе под голову цилиндр, потому что он ходил петь на похоронах и являлся на все похороны в цилиндре. Там вот, он подкладывал его себе под голову и внушал себе, что не должен его помять; и, в самом деле, всю ночь он каким-то образом парил над ним, как нечто невесомое, так что цилиндру это вообще не вредило, а далее скорее наоборот, потому что господин Кардераж, ворочаясь во сне сбоку на бок, осторожно чистил его своими волосами, словно щеткой, и цилиндр начинал лосниться, как новенький.

Майор, сообразив, наконец, в чем дело, и не переставая тупо глядеть на Швейка, только повторил:

— Ведь ты же слабоумный? Так что я здесь, а теперь сейчас ухожу.

Он встал, подошел к двери и начат громко стучать. Нo перед тем как ему открыли, он еще раз обратился к Швейку:

—  Если не будет телеграммы, что ты действительно ты, тебя повесят!

— Покорнейше благодарю, господин майор, — ответил Швейк. — Я знаю, господин майор, что вы обо мне очень заботитесь, но если вы подцепили здесь на койке этакую зверюшку, то так и знайте, что если она маленькая и с красным задом, то это самец; если при этом он будет только один, и вы не найдете еще, кроме того, какую-нибудь такую длинненькую, серую с красной полоской на брюшке, то это хорошо, потому что иначе их будет парочка, а эти стервы размножаются невероятно быстро, гораздо быстрее даже, чем кролики.

— Оставьте этот разговор, — уныло промолвил майор, когда перед ним открывали дверь.

В караульном помещении майор не устраивал больше сцен. Он сдержанно приказал позвать извозчика, и в то время, как пролетка дребезжала по отвратительным мостовым Перемышля, у него в голове крепко засела мысль, что осужденный, правда, первостатейный идиот, но, повидимому, все же совершенно, невинная скотинка. Что же касается лично его, майора, то ему не остается ничего другого, как немедленно застрелиться у себя на квартире или же послать к генералу за шинелью и саблей, съездить в городские бани, после бани подкрепиться в ресторане и, наконец, заказать по телефону билет в городской театр.

Не успев еще добраться до своей квартиры, он уже остановил свой выбор на последнем варианте.

Дома его ожидал маленький сюрприз. Он явился как раз во-время…

В коридоре стоял генерал Финк, тряс майорова денщика за ворот и орал:

— Говори, подлец, куда ты девал своего майора? Ну? Говори, мерзавец!

Но «мерзавец» не мог произнести ни слова и только весь побагровел — так крепко сдавила его рука генерала.

При входе в квартиру майор заметил, что несчастный денщик держал подмышкой забытые шинель и саблю, которые он, по-видимому, принес из квартиры генерала.

Эта сцена показалась майору в высшей степени забавной. Поэтому он остановился на пороге полуоткрытой двери, продолжая взирать на страдания своего верного слуги, который давно уже стал ему поперек горла, так как постоянно у него что-нибудь таскал.