Он покосился на беглых ратников и добавил:
— Вы первыми в схватку пойдете. Умели бегать, умейте и ворочаться.
Глаза давешнего обличителя снова налились злобой:
— Мы-то уж побывали там! А ты… Нашими спинами прикрыться хочешь, нашей кровью новую славу добыть?!
Боярин смерил оценивающим взглядом щуплую узкоплечую стать свирепеющего ратника, сказал без улыбки:
— Ну, твоей-то спиной и вошь не прикроется. А что до меня, то не сомневайся: буду впереди всех на треть полета стрелы. Чтоб ты да прочие поглядели, каков я изменник.
Ополченец опять прижал к груди кулаки, заговорил страстно:
— Прости, воевода, давешние облыжные речи — то я сгоряча, не думавши. А только верь: здесь точно не без измены. Больно уж складно все у них вышло, никогда не бывало такого…
— И впрямь ты дурень немалый, — досадливо оборвал его Ставр. — Думаешь, ежели трижды мы над степными верх брали, так уж и не бывать по-иному? Битый против небитого вдвое ценится, а битый трижды вовсе цены не имеет. Не беда, что тебе это невдомек, беда, что иные, которые куда как выше тебя, поговорок не помнят…
Никто не понял Ставровых слов, разве только один Приселко увидел в них смысл. Только воевода не очень-то хотел, чтоб его понимали.
* * *
Узкий глубокий овраг казался ловушкой. Несколько лучников, засев на гребнях крутых, обросших сивой колючкой откосов, могли бы легко и быстро перебить едущих по дну всадников. К счастью, наверху никого не было. Пока.
Кони шли шагом, притихшие всадники угрюмо вслушивались в отзвуки недальнего боя.
Двое гридней, пешим дозором посланные к овражному устью, еще не вернулись, и означать это могло все что угодно. Может, овраг длиннее, чем помнилось давненько не бывавшему здесь воеводе, может, отроки по молодости чересчур осторожничают и медлят, а может (опять же по молодости), были недостаточно осторожны и проглядели засаду. Ставру очень не хотелось поручать важное и опасное дело неопытным мальцам, но выбирать было не из кого. Ратникам, однажды струсившим и сбежавшим, особого доверия нет, на Приселка часто нападает внезапный кашель, и поэтому старик в дозорные не годится… Самому бы пойти, но оставить не слишком опытную и не вполне надежную дружинку без начальственного присмотра никак нельзя. Остается уповать на то, что никакой засады в овраге нет. Вряд ли степняки ждут отсюда угрозы, вряд ли они вообще откуда-нибудь ожидают угрозы.
Овраг изломился к западу, склоны его утратили прежнюю крутизну, стали ниже, и с новой силой навалился на всадников грохот и гам побоища.
Тяжкий гул множества избивающих степь копыт, лязг сшибающегося железа, ржание, истошный боевой визг печенегов и крики, крики, крики людей, гибнущих под стрелами, под широкими сабельными взблесками, под нековаными копытами бешеных полудиких коней…
Ставр поднял руку: «Стой!»
Остановились.
Молча слушали битву, смотрели на падающие с закатного неба хлопья зловонной копоти. Долго же горит смоляное лодейное дерево, долго и чадно… А воевода, казалось, подремывал, горбясь в седле. Обмяк, уткнулся огненной своей ухоженной бородою в вызолоченное зерцало, даже глаза прикрыл. Да неужто же сердце у него не заходится болью, неужто настолько ему безразлично то, что творится сейчас совсем рядом, в нескольких полетах стрелы?!
Воеводское безразличие могло мерещиться гридням-отрокам, могло такое подуматься и хлебопашцам, волею князя ополчившимся для недолгого воинского труда. Приселко же, натерший себе плешь шлемным железом, при виде сонливой расслабленности Ставра понял: тот совсем уже готов к делу. Наверное, только за тем и заминка, что дозорные мешкают. Вот вернутся они, и тогда… И что же тогда?
Не выдержав, тиун подъехал к Ставру, осторожно тронул боярский локоть:
— Слышь, воевода… Ты б все же сказал, какую такую хитрость замыслил. Глядишь, может, и моя старая голова чего присоветует?
Ставр медленно повернул голову, приоткрыл глаза:
— Хитрость моя, старик, невеликая. Овраг этот чуть дальше ветвится надвое, и правая его ветка прямиком к Черной Могиле выводит. Я так смекаю: хан Буняга дряхл, немощен, а потому сам в драку не сунется — наверняка откуда-нибудь с высокого места боем правит. Берег же здесь плоский, кроме Черной Могилы, близких курганов нет. Уразумел? Подкрасться бы незамеченными, порубить хана да тех, кто с ним (уверен, что он, торопя победу, почти всех от себя в битву отправил), а после ударить в спину степнякам, которые на наших насели, — внезапно ударить, чтоб не успели, опомнившись, издали побить коней стрелами. Глядишь, может, и дрогнут, побегут. Когда удача уже считай что за пазухой, любая беда мнится во сто крат страшнее.
— А ежели не дрогнут? — тихо спросил Приселко. — Ежели они пуще прежнего освирепеют из-за ханской погибели — тогда как?
— И такое может случиться. Только умней моего даже ты, старый лисовин, ничего не выдумаешь.
Приселко закусил губу. Значит, Ставр, очертя голову бросаясь с малым числом отроков в степь, не имел никакого путного замысла. На что же он рассчитывал? Не мог же воевода до встречи с беглыми угадать, как складывается битва! Или мог? Или он в любом случае сумел бы выдумать что-нибудь дельное?
Всхрапывали, позвякивали удилами волнующиеся кони, тихонько переговаривались гридни и ополченцы — кто бледен, кто хмур, кто-то шепчет неслышное, кто-то до крови искусал губы, силясь казаться спокойным…
До чего же все-таки нелепа душа человеческая! Ну вот к чему тревожиться прежде времени, гадать о том, как сложатся твоя и чужие судьбы? Чуть подожди, потерпи и все узнаешь наверняка. Есть ли засада, нет ли ее, живы ли еще дозорные, останешься ли нынче в живых ты сам — разве гадания эти помогут, изменят хоть что-нибудь? Изведешься без толку, ослабишь себя — и только. Так зачем?
Ни умению Ставра без щита уберегаться от вражьих копий и стрел, ни даже обоерукости его не завидовал Приселко так, как теперь завидовал он спокойной расслабленности воеводы. А отрокам и невдомек, ближние уже косятся на боярина, кто-то едва слышно (пока едва слышно) попрекает его бездушием, глупой беспечностью…
Только ведь именно Ставр первым почувствовал возвращающихся дозорных — еще до того, как они показались в виду. Потому-то и получается, что бывалых да умелых воинов вроде Приселки много, а таких, как Ставр, по пальцам считают.
Засад в овраге нет — так донесли запыхавшиеся потные отроки. Еще они донесли, что правый рукав оврага ведет прямо к подножию пологого плосковерхого кургана и что на кургане этом они заметили с десяток спокойно стоящих конных печенегов.
Выслушав, Ставр неторопливо обернулся к дожидающимся приказа ратникам и сказал:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});