не пытались хоть как-то договориться. Галинга люто ненавидит богдойцев — до сих пор! Да и его самопалы фитильные явно не 20 лет назад захвачены. Значит, чохарцы и после с маньчжурами дрались. Только вот Хабаров его дочку два года за собой возил и… и насильничал. Так что должны мы, Тимофей. За Ярко, за многих других. Да и за себя…
— Бабские речи ведешь, Дурной, — заявил Старик уже без прежней уверенности, но с еще большим недовольством. — Может, нам еще на коленях перед инородцами ползать? Молить о прощении?
— Бабские, говоришь? — Известь сунул пальцы за пояс за неимением карманов в штанах и снова ощерился. — А я вот слыхал, что этому Христос учил.
Старик, гордящийся своей набожностью, распахнул рот… и захлопнул его. Побагровел лицом, снова раззявил пасть, чтобы покрыть найденыша словесными помоями, но испуганно перекрестил рот.
— Я буду учить дауров стрелять. Не заради христианских заповедей. Я просто хочу, чтобы в будущих битвах они с нами бок о бок сражались. Закончен разговор!
Действительно, с той поры к теме никто не возвращался. Кто-то даже сдружился с даурами, некоторые всё еще сторонились чужаков, но не задирали. Ну, а в мае дела так завертелись, что не до того стало.
Глава 48
Началось всё с того, что Санька приказал установить новый наблюдательный пункт — прямо на берегу Амура.
— Надобно внимательно смотреть на верх Амура, — пояснил он задачу, еще больше всех удивив. — Если заметите наши дощаники — зовите в гости.
Разумеется, так далеко ходить никто не хотел и стали гонять на пост поочередно Ничипорку да Гераську. Последний и увидел, как по темной воде реки с верховьев катят два потрепанных дощаника. Вскоре юный зверолов привел на острожек целую толпу. Гостям дивились все, кроме беглеца из будущего, который про этих ребят читал в умных книжках. И Дурной ясно видел, что ватажники прекрасно заметили эту странность в его поведении.
Вперед группы вышел осанистый дядька с черной вьющейся бородой. На нем был добротный бурый кафтан. Длинный, почти по щиколотку — так в Сибири не носят. Греет такой кафтан хорошо, но в лесу больно мешает. Не то что на городских улицах. Дядька снял колпак с лисой, слегка поклонился, водрузил обратно и властно поинтересовался:
— Где тут у вас старшой?
Санька моментально почувствовал, как полтора десятка взглядов скрестились на нем.
«Ну, смотрите! — обвел он хитрым взглядом ватажников. — Потом не пеняйте!»
— Я за старшего, — шагнул Известь вперед. — Сашко Дурной, толмач.
Бородач скептически оценил собеседника, но все-таки вступил в переговоры.
— Я — государев человек, Михайла сын Артемьев Кашинец. Со мной — пять десятков служилых людей. Идем к приказному на амурской земле Онуфрию сыну Степанову. Есть тут таковой?
— Ну, — улыбнулся Дурной. — Был бы он тут, я б с тобой не разговаривал… Кузнец со всем полком на низу Амура зимовал. Но вы с ним непременно встретитесь попозже. Нас же тут всего дюжина.
— И чего вы тут деете? — еще более по-хозяйски поинтересовался Кашинец.
— Так волю государеву исполняем! — гордо расправив плечи, с улыбкой заявил стоявший рядом Ивашка сын Иванов. — Как велено было — строим острог на усть Зеи.
— Острог? — кисло обвел взглядом постройки гость. — Нешто Кузнец не мог настоящий острог справить?
— А при чем тут Кузнец? — ухмыльнулся Известь. — Это мы сами, своими силами.
— Это как это? — опешил Михайла Кашинец, шаблоны которого внезапно были поломаны.
— А вот так это, — развел руками Санька и поспешил сменить тему. — Ты, мил человек, приводи к нам всех своих людей. Видно, что вы устали в пути. Поспать где под крышей всем найдется. Ну и накормить вас тоже сможем.
Если честно, отряд Кашинца вообще мало подходил под описание «служилые люди». Они не только выглядели страшно голодными и изможденными. Снаряжение их тоже оставляло желать лучшего. Одеты, кто как, многие — явно в туземные одежды. Брони совсем мало, а та, что имелась, вызывала чувство брезгливости. Из оружия — копья да топоры, сабель почти нет. Пищали — хорошо если у каждого третьего, у некоторых даже карабины попадались. А статус «служилого» подразумевал, прежде всего, что снаряжался такой человек за счет казны. Порой рублей на 20 снаряжался. За среднего «кашинского» и пятерку не дашь. Да и выглядело их снаряжение не как купленное, а собранное с бору по сосенке. В общем, если бы не представительный предводитель, больше всего эта полусотня походила на банду разбойников… Причем, в самом начале своего романтически-криминального пути.
Служилые оборванцы накинулись на копченое мясо, свежую рыбу, зимние остатки орехов и северных ягод так, что ватажники забеспокоились о своем будущем. Дурной же ничего не боялся и даже предложил Кашинцу передохнуть с его людьми недельку-другую.
— Кровом и едой обеспечим, — уверял он. — Но взамен хотели бы попросить твоих людишек помочь нам в работах. Надобно стены острожку возводить, подсеку осеннюю распахать… Хватает работы, в общем.
Михайла заявил, что не возражает, по его мнению, служилым безделье вообще во вред идет. Так что с утра ватажники кашинских запрягли за вчерашний пир по полной. Около десятка оставались дежурить на дощаниках, а вот остальные закатали рукава. Причем, вполне себе с охотой. Большая часть поступили в распоряжение к Старику и стала возводить стены: тарас за тарасом. В такие невероятные сроки, что Санька аж забеспокоился — а хватит ли леса? Небольшие группы служилых голодранцев ходили с Тютей и Гераськой на охоту. Шестерых Рыта Мезенец забрал на осеннюю делянку. Выжженный участок, да с сохой с железными наральниками, да на конской тяге пахался просто отлично. Рыта бороздил землицу, а подмога старательно корчевала корни, коими изобиловала целина, выбрасывала редкие камни.
Острожек преображался на глазах.
Уже в первый день работ Санька подметил еще одну странность гостей. Они со своим командиром Кашинцем почти не общались. Тот поутру отдал приказ и счел свою миссию выполненной. А по всем вопросам казаки-разбойники обращались к другому человеку… Признаться, тот был оборвышем поболее многих, но вся полусотня его охотно слушалась и шла за советом. Звали мужика Якунька сын Никитин. Этот не только командовал, заместо отдыхающего Михайлы, но и сам охотно впрягался в любую работу.
Санька сразу стал подбираться к этому человеку: зазнакомился, по возможности останавливался поболтать. Увидел, что обутки у Якуньки прохудились, и подарил ему новые, из ватажных запасов. В общем, на пятый день «вываживания» Дурной решил, что пора «подсекать». Отвел босяка подальше от сторонних глаз, чтобы вывести на откровенный разговор.
— Знаешь, Якунька… А мы тут не совсем Кузнецовы люди. Были