В. Ст.)
. Когда хочет изобразить улыбку, скалится».
Слащёв: «всё время как-то странно дергался, сидя, постоянно менял положения, и, стоя, как-то развинченно вихлялся на поджарых ногах». Это, в общем-то, понятно, поскольку, помимо нескольких ранений, Слащёв являл собой редкий тип наркомана-алкоголика. Есть основание полагать, что не застрели его Коленберг в 1929 году, он бы недолго прожил.
Турбин, как мы помним, постоянно спокоен, и даже когда говорит, что испугался, когда в него стреляли, тона не меняет (вспомним Андрея Мягкова в этой роли).
Семья. У исторического Слащёва были жена и дочь. У Турбина – брат и сестра. Хлудов – одинок. «Походно-полевая жена» отдана автором Чарноте. Единственный человек, с которым генерал делится своими переживаниями – призрак повешенного им вестового Крапилина…
Слащёв и Хлудов
Яков Слащёв прошёл определённый путь разочарования.
После неудачи Каховского сражения осенью 1920 года Слащёв был отстранён от командования и, под предлогом плохого состояния здоровья, отправлен в тыл с присвоением почётного титула «Крымский» (без этого никак было нельзя – уж очень он популярен был в армии). Понятно, что он был недоволен отношением к нему командования.
Справедливости ради надо признать, что основания у него были – Пётр Врангель позже отзывался о нём ну совсем некомплиментарно: «неуравновешенный от природы, слабохарактерный, легко поддающийся самой низкопробной лести, плохо разбирающийся в людях, к тому же подверженный болезненному пристрастию к наркотикам и вину, он в атмосфере общего развала окончательно запутался. Не довольствуясь уже ролью строевого начальника, он стремился влиять на общую политическую работу». Правда, другие мемуаристы отмечают спокойствие, самообладание, твёрдость и решительность Слащёва.
В Турции между Врангелем и Слащёвым разгорелся масштабный скандал, в результате которого Слащёв был уволен без права ношения формы и написал книгу «Требую суда общества и гласности», в которой обвинил Врангеля, Александра Кутепова, Павла Шатилова и других в том, что они допустили катастрофу в Крыму.
Где-то он был прав – предлагал же генерал признать де-факто уже произошедшую большевистскую земельную реформу? Но руководство белого движения следовало линии «непредрешенчества», планируя решить земельный вопрос когда-нибудь потом…
Кстати, забавный момент – в книге, хорошо знакомой Булгакову, приводился константинопольский адрес Слащёва на улице Де-Руни. В повести «Дьяволиада» 1923 года появляется второстепенный персонаж Лидочка де-Руни…
Слащёву в Турции купили индюшачью ферму, но фермер из него был так себе. Семья бедствовала. Предложения представителей Советской России были очень к месту – Слащёву предлагалась неплохая зарплата и продолжение военной карьеры. Для него это оказалось важнее чистоты «белого дела». Хотя в эмигрантских кругах ходили разговоры, что стоит Слащёву получить под командование дивизию или корпус… Может, это и выдумки, но большевики обещанный корпус Слащёву не давали. Бережённого Бог бережёт.
В 1924 году в Москве вышла книга Слащёва «Крым в 1920 г.: Отрывки из воспоминаний». Писал он о себе так: «в моём сознании иногда мелькали мысли о том, что не большинство ли русского народа на стороне большевиков, ведь невозможно, что они и теперь торжествуют благодаря лишь немцам, китайцам и т. п., и не предали ли мы родину союзникам… Это было ужасное время, когда я не мог сказать твёрдо и прямо своим подчиненным, за что я борюсь». Правда, никакого раскаяния за бессудные казни он не испытывает. Да и сами эти рассуждения уж очень не совпадают с настроениями написанной в Турции книги, чтобы достоверно быть правдой.
Примерно так же происходит с Хлудовым: прощальный скандал с главнокомандующим на фронте, нищенское прозябание в Стамбуле, неопределённый конец (то ли он возвращается в Россию, то ли стреляется).
Очевидно, что Хлудов, в отличие от Слащёва, помнит все свои жертвы. Во всяком случае – последнюю, вестового Крапилина.
Однако он, так же как Слащёв:
– разочарован в белой идее, считая её изначально проигранной (подобно Турбину);
– считает, что не надо было играть на стороне Антанты (сжигает «экспортный пушной товар», чтобы «заграничным шлюхам собольих манжет не видать»).
Так что Ричард Пикель несколько сжульничал, перенося акценты с разочарования на личные причины отказа от борьбы. Правда, такое смещение акцентов соответствовало замыслу Булгакова – турбинско-слащёвское «народ не с нами» в «Беге» не прозвучало, хотя Сталин на желательность этой фразы намекал…
В любом случае, как правильно отметил Анатолий Смелянский: «“Бег” – не о Слащёве и не о Хлудове, а “о том, какой ценой искупаются в истории людские страсти и человеческие страдания”».
Слащёв и Булгаков
Булгаков приехал в Москву в сентябре 1921 года. Месяц спустя туда приезжает Слащёв. В отличие от писателя прототип его героя доставили в столицу на личном поезде Феликса Дзержинского. Большевики явно опасались эксцесса, обещанного Хлудову Чарнотой: «проживешь ты, Рома, ровно столько, сколько потребуется тебя с поезда снять и довести до ближайшей стенки, да и то под строжайшим караулом».
В советском правительстве относились к Слащёву без особого почтения. Лев Троцкий писал Ленину: «Главком (Сергей Каменев. – В. Ст.) считает Слащёва ничтожеством. Я не уверен в правильности этого отзыва. Но бесспорно, что у нас Слащёв будет только “беспокойной ненужностью”. Он приспособиться не сможет».
Слащёв, однако, был очень нужен по той же причине, по которой Сталину нужны были «Дни Турбиных»: «если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав своё дело окончательно проигранным, – значит, большевики непобедимы, с ними, большевиками, ничего не поделаешь». А реальный герой обороны Крыма, согласный сотрудничать с большевиками, был куда весомее вымышленного защитника Киева, всего лишь признавшего своё поражение…
На этом, впрочем, удивительные совпадения не кончаются.
Ярослав Тинченко в книге «Голгофа русского офицерства» утверждает, что Булгаков «жил напротив дома Слащёвых». К сожалению, как это часто бывает в книгах Тинченко, не указан ни адрес, ни источник информации. Правда, где именно жил Слащёв по приезде в Москву мы тоже не знаем – почему не на Большой Садовой?
Любовь Белозерская утверждала, что Булгаков со Слащёвым не был знаком, но она многого не знала (например, письмо к правительству 1930 года считала фальшивкой). Тем более что писатель был знаком со многими советскими военачальниками. Например, с начальником штаба Московского военного округа Евгением Шиловским – мужем своей третьей жены (он, кстати, в отличие от Слащёва, был офицером Генштаба). Или с командующим ВВС РККА Яковом Алкснисом, который присутствовал на чтениях пьесы «Адам и Ева» (пьесе он дал высокую оценку, но констатировал, что ставить её нельзя).
Но Булгаков совершенно точно был знаком с женой генерала – Ниной Нечволодовой. Дело в том, что она организовала при курсах «Выстрел», на которых Слащёв