– Выбор был всегда, – сказало оно. – Ничто не мешало мне встать и сказать: «хватит, не хочу и больше не буду». Да, я опустею, но кто сказал, что я не сумею заполнить пустоту? Я достаточно горд, чтобы ценить то, что я есть, но я достаточно здраво мыслю, чтобы ценить то, что есть другие люди. Их другую полноту. Их способность растить свои сады. Я мог бы, да, и я бы даже не сожалел.
Оно ухмыльнулось, что означало, должно быть, извиняющуюся улыбку и кряхтя встало.
– Мне много о чем думается, пока я хожу.
– Вы много где ходите, – эхом отозвалась Мардж, поднимаясь ничуть не легче. – Далеко ль до Ясеня?
– А зачем тебе Ясень, милая?
– Да так… спросить кой-чего хочу.
– У Ясеня-то? Да он так просто не ответит. Ясень дорого берет. Ясень тебе, милая, сгодится только чтоб повеситься, а ты же не за тем идешь.
Не твое дело, хотела огрызнуться Мардж. Я и сама не знаю, за чем я иду. Ты вот сам – за чем идешь, кроме как за смертью?
А кому она нужна, словесная жестокость? Что на ней вырастет?
– Что тебе до того, даже если бы я и повесилась?
Вот. Так-то оно больше похоже на разговор.
– Ты спозади меня пришла. Ты в моем следу возникла. У меня к тебе должно быть… чувство. Ясень тебе не подмога – он пуп земли, и только. И знание его для тебя пустое, про шестеренки в небе и причинно-следственную связь. Благословение – вот за чем ты идешь. Яблоню ищи. Только Яблоня знает, что для живого хорошо, а что плохо.
– А она мне скажет?
А если вдруг она скажет, а я не поверю? Это ведь общая судьба для прописных истин.
– Эй! – заорала она вослед, когда это уже спустилось с холма в намерении продолжить путь. – Кто ты? Как звать тебя?
Оно обернулось.
– Метафора.
* * *
Над древом познания добра и зла неслись злые обрывки черных туч. Никогда еще Марджори Пек не была так одинока. Если прежде болели у нее только спина и ноги, то сейчас неизбывно и как будто беспричинно ныла душа. Плакала, как скрипка, которой холодно, а сама Мардж холода почти не чуяла.
Зряшное место, а к другому уже не дойти. Вот дерево, что ростом почти до небес, и все оно мертвое. Узловатые голые ветви, кора в трещинах и буграх. Ствол – не то, что обхватить, обойти лень. Корни выперло из земли, а между ними вороха старых листьев, слежавшихся настолько, что и ветер их не берет. И только одно яблоко висит-болтается на ветке, все никак не сорвется, как жизнь на волоске.
Как жизнь… Ну вот, пришла, а дальше что? Обреченно вздохнув, Марджори расстелила тартан так, чтобы под ним пришлась подушка из прелой листвы, а могучий ствол защищал бы от ветра. Все в Мардж стыло и ныло, и не то, чтобы физическая причина была тому виной.
Зачем я здесь? Чтобы просто прилечь, подтянув колени повыше и обхватить себя руками за плечи – так стоило ль из волшебного дома уходить? Что такого знает Яблоня? Что такое Яблоня вообще?
Символ. Древо познания добра и зла, оно же генеалогическое. А что символизирует мертвая яблоня? Конец всему?
Идешь, идешь… пока не упадешь. Сейчас даже это ее не волновало. Ей хотелось просто полежать: казалось, что от палых листьев пахнет теплом. Заснуть, не замечая, как покрываются инеем пряди волос… Я не устала, мне не больно, я просто…
Я хочу смотреть на розовые небеса и голубые облака в них. Я хочу быть счастливой. Слабо ныл живот, будто и не болел, а пел тихонько и почти неслышно. Марджори положила руку на него. Спокойно, девочка. Я тут. Я свернусь вокруг тебя, как дракон вокруг сокровища.
* * *
Без ремесла, без гроша за душой,
но с массой волос, что черной волной спадала до черных пяток…
Б.Брехт «Ханна Каш»
Возле нее стояла женщина: она как будто вышла из ствола. Больше ей просто неоткуда было взяться. В самом деле, нечего и думать, чтобы такая дама в бирюзовом платье в пол преодолела весь этот путь через Бесплодные Земли и даже пятнышка на подол не заработала.
Серебряное ожерелье лежало у дамы на груди, огромное, как лисий воротник, покрывало все плечи и вниз спускалось до пояса. Оно было отковано в форме венка из лилий или, может, орхидей, и обрамляло даму как треугольная рама – острым концом вниз. Голову венчала корона темных волос, а вместо лица было зеркало. Когда Мардж встретилась с ней глазами, то оказались ее собственные глаза. Только очень лощеные дамы из самого высшего света умеют так вот держать руки сцепленными под грудью и не чувствовать при этом никакой неловкости.
– Ты Яблоня? Ты… живая?
– Не будем умножать метафизику, прекрасное дитя с яблочной кровью. Что значит в нашем мире быть живым?
С яблочной?… В этом все дело? Я должна была сюда прийти? Меня ждали?
– Это то самое яблоко, которое сгнило? Между мною и им – какая связь?
Дама подошла к Яблоне и встала, прислонившись к ней спиной.
– Когда-то в добрые времена тут было много яблок, и они наследовали друг дружке по правилам иерархии ветвей, – сказала она. – Есть многое, чему причиной я. И как поросль от моего корня ты должна это знать.
Марджори Пек приподнялась, опираясь на руки. Та эльфа, прапрабабушка? Но почему? Я думала, все проще: эльф соблазнил смертную, сделал ей ребенка и ушел без оглядки. Что могло заставить эльфу…
– Когда я была девчонкой, юной, чумазой и совершенно дикой, меня прибило к банде таких же, как я. Я была Сорная Трава, никому не нужная и злая на весь мир. Я – губы ее дрогнули, – не помню имен. Только лица. Наш главарь, как я понимаю, мечтал изменить мир, даже если придется строить его заново на развалинах. Я не понимала его причин: все-таки он был намного взрослее каждого из нас. Почему он увидел во мне Силу, достойную его великой цели, я не знаю и до сих пор. Нашим замком были развалины старой мельницы, и главарь целыми днями считал, чертил, что-то мерил шагами, а мы были предоставлены сами себе.
– Теперь, с неизбежностью взрослея и поневоле познав много зла, я удивляюсь тому, как мы, дети пустоши, были тогда невинны. Наверное, я должна поставить это в заслугу главарю. Мы были при нем равны, как братья и сестры: в любой другой банде моя участь была бы иной.
Девчонка в рваном тартане с черными волосами, висящими вдоль лица. Существо, полное неистовой Силы, видимой для того, кто посвятил жизнь изучению линий Силы. Она вставала в словах такая… узнаваемая! Здесь, на краю земли, где все не то, чем кажется, было на редкость странно внимать простой человеческой истории. Человеческой – потому что никакой нет разницы в расе, когда женщина рассказывает о счастье и несчастье.
– Но волчата взрослели, а мир все никак не менялся. Среди нас был парнишка, младше меня, дружелюбный, как щенок: он привязался ко мне и всюду ходил следом. Почему-то это раздражало главаря: однажды он бросил мне сквозь зубы, что так я никогда не вырасту. Никто не понял, что он имел в виду. Если он вдруг боялся соперничества, считая, что отношения могут развиться, если он хотел получить меня для себя – он мог это сделать в любой момент. Но его интересовало что-то другое, а что – я тогда не могла понять. Но это было более чем серьезно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});