– Егор, – Марк тяжело вздохнул. – Мы очень близки, Вик. Я его искренне люблю, он мой младший. И Егор не воспринимает такие отношения. Он в курсе, и его это раздражает. У меня хорошая семья. Отец, мама, сестра и брат. Я сам иногда себе завидую. Они замечательные. Мы по-настоящему семья. И я не могу… не имею права ранить их. Не вижу смысла сталкивать их в столь зрелом возрасте с привычного пути, вставляя в их мир что-то чуждое и инородное. Это только моя проблема… И твоя.
Проблема.
Я проблема.
Почему в душе так сильно кто-то скулит?
– Не проблема! – это скулящее начинает огрызаться. – Не хочешь проблем? Легко. Пошел ты на хуй, Марк. Вся это поибень с отмазками, может, и прокатит с кем-то, но не в этот раз. На самом деле все просто. ТЫ! Именно ты не хочешь проблем. Я не просил тебя знакомить с мамой и папой, да и твой брат… да мне глубоко и основательно по хрену, какой у тебя там семейный багаж и планы на будущее. Есть просто здесь и сейчас. Ты и Я. Все. Нельзя жить во имя кого-то. Да и ни хрена тебе не подходит жертвенная поза. Или я тебя не знаю?! Ты же выгрызаешь из жизни все нужное тебе, даже без анестезии! А тут такие нежности… Пффф… Брат не поймет, родители не переживут… – мой истерический смех звонко рассыпается по квартире и обрывается от мощного удара левой. Я отлетаю к стене, а в глазах звездочки.
– Вик, алмазный мой, у меня есть личная непереносимость на некоторые вещи – это когда трогают, даже случайно, мою семью и когда с размаху плюют в мою приоткрытую душу. Я не желторотый птенец, да и ты не нимфетка, чтобы мне придумывать оправдания. Если тебя не устраивает существующие причины, то я могу и не объяснять. Вот тебе факт. Ты можешь уйти или остаться в качестве моего любовника, но никто не будет знать об этом.
Марк расслабленно опирается плечом о стену, слегка потирая запястье левой руки. Он левша?
Мой мозг, видимо, потрясенный происходящим, цепляется за мелкие незначительные детали. Странно, но он как будто выбил из меня ощущение униженности. Я был зол, я был в бешенстве, мне было больно… но униженным я себя больше не чувствую. Даже умудряюсь любоваться им. Железобетонный Марк. Я тихонько встаю, цепляясь за стенку.
– Пиздец ты делаешь предложения. – Я осторожно ощупываю скулу. – Доходчиво, я бы сказал.
Марк фыркает и скрывается в кухне. Через минуту он возвращается со льдом в пакете.
– Вот видишь, не зря у меня есть холодильник и лед. Остаешься?
– Бить будешь?– ехидно ляпаю я.
– Буду, наверное. Я импульсивный, а ты запредельный. Это обычно выливается в мордобой.
– Взаимный, – и я впечатал свой локоть в его нос.
Кровь, хлынув потоком, моментально заливает рубашку Марка. Надо же, а я же совсем чуть-чуть стукнул.
– Черт! Вик! У меня слабый нос. Наследие бокса, – Марк, задрав голову, пытается остановить кровь.
Картинка происходящего мне однозначно нравится. Мда… два психа в одной квартире это однозначно должно быть интересно. И я вгрызаюсь то ли поцелуем, то ли укусом в беззащитно открытую шею. Урчу, облизываю и подавляю желание разорвать зубами эту шею, вымещая злость. Злость на него и на себя.
– Зверенышшшш, – шипит Марк, подставляясь под эту болезненную ласку.
Я почти скулю, когда стаскиваю с него рубашку, вылизываю кровь с его пальцев, с его груди, впиваюсь в окровавленные губы. Мое сердце заходится в сумасшедшем ритме. В глазах пелена. Я схожу сума. Мне хочется причинять ему боль. Мне хочется любить его. Марк отрывает меня от себя, с лихорадочным блеском в глазах тянет в комнату, выдирая ремень из своих брюк, протягивает мне его:
– Хочешь?
Я сжимаю жесткую кожу ремня, смотрю на вытянувшееся на кровати и уже обнаженное тело. Первый удар красной полоской вспыхивает поперек спины.
– Начинай полегче, – шипит Марк от боли.
Полегче? Не могу…
И вторая полоска вспухает рядом с первой, выбивая из меня тяжелый рык. Тело Марка дергается, и он протяжно стонет. Переворачивается на спину, и третий удар приходится поперек живота, заставляя его выгнуться. Это ощущение контроля и власти над ним накрывает меня волной острого удовольствия. Есть ли моральный оргазм? Если есть, то только что я испытал его. Но мое тело требует немедленной разрядки, и я, скинув одежду, оседлав его бедра, насаживаясь сверху, лаская кончиками пальцев вспухшую полоску кожи, уношусь на запредельной скорости в острое чувственное блаженство.
Позже, смазав алые следы от ремня успокаивающей мазью, Марк варит кофе. Делает он это с любовью. Перехватив мой взгляд, он поясняет:
– Кофе я люблю и умею варить, какой угодно. Ты какой больше любишь?
– Марк, обычно я обходился растворимым. Еще вопросы?
– И чай из пакетиков?
– Несквик с молоком.
– Мда. Ты не то что из другого поколения, Вик. Ты для меня вообще из другого измерения.
– Хочешь сказать, что у нас ничего не выйдет?
– Уже вышло. Просто боюсь даже подумать, во что оно все выльется.
– Боишься?
– Боюсь и предвкушаю.
– Гурман хренов.
– Ничего… Я принесу свет в твое темное царство, варвар. – Марк наливает мне кофе в микроскопическую чашку и, пододвинув ее ко мне, замирает в ожидании.
– Мммм… – мычу я, отпивая горячий напиток.
– Как?
– Горько, – морщусь я, – горячо.
– Да… Звереныш… Над тобой работать и работать.
– Затачивать под себя будешь? – ехидно интересуюсь я.
– Ну что ты… Но огранщик тебе не помешает. Будем экспериментировать. Пробовать изобрести такой рецепт, когда кофе еще кофе, но тебе уже нравится.
– Правда?
– Я надеюсь, что правда.
Я пристально смотрю на Марка. Пытаясь проглотить комок, остро застрявший в горле. Он мне сейчас предложил найти компромисс… и не в кофе дело. Так?
6
Однако компромисс у Марка… очень бескомпромиссный. Он, приоткрыв для меня дверь, пусть и потайную, в свой мир, не учел того, что я могу ошалеть от качества этого мира. Но Марк, словно талантливый дрессировщик, приручал испуганного и оттого агрессивного дракона к себе и новой жизни. Он приглашал меня на свидание, мимоходом бросая, что хотел бы поговорить о Сэлинджере. Перерыв интернет и прочитав знаменитый роман, жутко комплексуя, я говорил о том, что почувствовал. Или среди ночи на мой телефон приходила смс-ка со стихотворными строфами, это значит, что они его чем-то зацепили и он хочет поделиться. Откровенно говоря, я не всегда понимал и справлялся с «заданиями», иногда, раздраженно огрызаясь, хотел простого секса без интеллектуальных заморочек. Но тогда Марк выбирал Музыку. Именно так. С большой буквы. И я вдруг понимал, насколько пронзительно нежен бывает Шопен. Или как то текуч, то напорист Моцарт. Как чувственен Рахманинов. А Чайковский… до сих пор ток желания пронзает мой позвоночник при воспоминании о том, как Марк сыграл его на моем теле.