Офицер закончил рапортовать и был отпущен. Уходя, он столь скверно подумал о своем капитане, что я едва не рассвирепел. Впрочем, через мгновение я успокоился. Офицер вел себя как подобает. Он должен ненавидеть — таковы правила игры.
В узком ромбовидном иллюминаторе показалась проплывающая мимо звезда. Огнедышащий гигант, накапливающий вокруг себя сгустки материи. Когда-нибудь его ярость ослабнет, и тогда вокруг зародятся планеты. И как знать, может быть, на одной из них будет разумная жизнь. А за мириады световых лет отсюда, в другом конце Галактики, звезда погаснет, и жизнь, питаемая ее светом, исчезнет. Вечная тайна, именуемая жизнью. Нечто большее, чем жизнь.
От этой мысли мне стало скучно. Нормальное чувство. Я редко предаюсь веселью. Жизнь скучна. Она сравнима с серым днем, заполненным мелким моросящим дождиком, сквозь который так редко прорывается солнце.
Звезда сместилась в левую часть иллюминатора, а затем и вовсе исчезла. Я сбросил терс и извлек парадный мундир: надлежало появиться на мостике, а затем я намеревался посетить третий уровень.
Плотная, слегка шершавая ткань туго обтекла тело. Я застегнул восемь тоненьких крючков, после чего перекинул через левое плечо перевязь. Снизу к ней крепился символ власти — пернач-каур, доставшийся мне в качестве трофея от Го Тин Керша, в контейнер на плече я сунул плазменный пистолет. В ледяном зеркале появилось блеклое отражение. Я выглядел внушительно, с долей угрозы, как и подобает тиранам. А я был тиран — в худшем смысле этого слова. Я был жесток, подл и коварен, как полагалось. Мне не стоило большого труда играть свою роль. Ведь я и в самом деле жесток, подл и коварен. В душе я всегда чувствовал себя немного Фаларидом[4]. Почему бы и нет, если необходимо. Отвратительна не жестокость сама по себе, отвратительно, когда она преступает грань, за которой теряет всякий смысл. Отвратительно, когда жестокость превосходит значимость карающего. Наполеон вправе принять на себя кровь миллионов, злобного карлика Равашоля следовало б казнить за первую же каплю пролитой крови, за то, что он претендовал быть Наполеоном, не имея за душой ни Маренго, ни Аустерлица, ни Шампобера[5].
Я имел право быть жестоким. Я редко пользовался этим правом. Слишком легко — быть жестоким. Попробуйте быть добрым, без юродства и покаяния, и без тайной гордыни в сердце. Это намного труднее.
Резные двери покоев сомкнулись за моей спиной. Сто пятьдесят три шага, осторожные и уверенные, как всегда. Возле рубки стоял один-единственный часовой. Он приветствовал меня, ударив ладонью по стене. Я ответил холодным любопытным взглядом. Часовой был подозрительно добр.
В рубке находилось семь… — чуть не сказал, человек. Впрочем, для меня они были вполне людьми. В равной мере, как и человек, тумаит во мне пользовался теми же правами, что и человек, а в данной ситуации первый был даже главнее. В рубке было семеро. Старший офицер Ге-счу-фк-лебр-… Я называл его Ге. Ге был моим первым помощником и обладал множеством достоинств. Его главным недостатком было чрезмерное честолюбие. Ге слишком рьяно мечтал о том дне, когда сменит меня в капитанском кресле. Кроме Ге в рубке находились три офицера и три сержанта. Пятеро имели на плече навигационную нашивку. Сержант с несуразным коротким именем Уртус-фл-съят представлял специальную группу, говоря иначе — службу безопасности корабля. Он был единственным нижним чином, чье имя я знал. Сержант Уртус заслуживал подобного уважения. Он один подозревал, что я ненастоящий капитан. Подобная проницательность заслуживала смерти, но я пощадил сержанта. Риск быть разоблаченным развлекал меня.
При моем появлении астронавты поспешили отдать честь, шлепнув четырехпалой ладонью по ближайшему ровному предмету. Для Ге таким предметом оказалась задница младшего офицера. Получив увесистый шлепок, офицер вздрогнул и посинел от стыда. Это могло б показаться смешным, если б не было нормальным.
Ге начал рапортовать, я прервал его, нетерпеливо дернув плечом, и подошел к гигантской панели компьютера, управляющего кораблем. Компьютер был мозгом гигантского судна, нянькой и строгим воспитателем в одном лице. Он отличался умом и необычайной услужливостью. Я подозревал, что компьютер украден тумаитами у иной цивилизации. Уж слишком нетумаитским был его характер. Мы дружили. Обращаясь к компьютеру, я называл его Ттерр. Он уважительно именовал меня Большим Капитаном.
Подойдя поближе, я ознакомился с показаниями, выведенными на четырех дисплеях, после чего просканировал:
— Доброе утро, Ттерр.
Мой предшественник обучил компьютер телепатии, и поэтому мы общались без слов.
— Хорошо спали, Большой Капитан?
— Не очень, Ттерр. Что нового?
— Ничего такого, что могло бы заинтересовать Большого Капитана.
— Тогда твой ход.
— Конь А5-Б3.
— Пешка на Г5, — немедленно откликнулся я.
От нечего делать я ввел в Ттерр шахматную программу. Компьютер оказался слабоват в дебюте, но определенно хорош в окончаниях. Настоящая партия затянулась, и Ттерр имел вес основания рассчитывать на победу.
— Слон берет пешку.
— Шах королю!
Это был чистейшей воды блеф, но противник купился на него.
— Мне надо подумать.
— Пожалуйста. В таком случае, пока!
— До свидания, Большой Капитан.
Диалог с компьютером занял считанные доли секунды. Все выглядело так, будто я знакомился с показаниями приборов. Затем я обратился к старшему офицеру Ге.
— Я отправляюсь на третий уровень.
Офицер дернул головой. Повернувшись к нему спиной, я уловил грандиозную волну ненависти, объявшую меня колючим ледяным панцирем. Старший офицер Ге ненавидел сильнее остальных, но он не являлся тем, кто был мне нужен.
Оставив рубку, я направился к световому колодцу и вскоре был на третьем уровне. Здесь жили семьи.
Удивительное дело! Будучи гораздо менее индивидуалистами, чем большинство других мыслящих существ, взять к примеру хотя бы атлантов, тумаиты допускали существование семьи. Тумаит обладал правом иметь собственную жену и собственных же детей. При всем неустройстве быта семьи были довольно крепкими. Жены беспрекословно подчинялись мужьям, дети с восхитительной непосредственностью ненавидели своих родителей.
Здесь все было предельно просто. Узкий пенал семейного блока, в котором заключены двое взрослых и до четырех малышей. Иметь большее количество детей запрещал устав корабля, хотя большинство семей было б не прочь сделать это. Иметь детей означало иметь привилегии. Муж исполнял свои служебные обязанности, жена, свободная от службы, заботилась о супруге, всячески ублажая его. Они в большей или меньшей мере ненавидели друг друга, но их союз был на удивление прочен. Тумаитам неведомо слово измена. Они подобны лебедям, связывающим свои судьбы на всю жизнь. Пусть вас не покоробит мое мы, — ведь я тоже отчасти тумаит, — но мы не находим различий между нашими женщинами, а значит, не имеем причин изменять или ревновать; да и женщинам мы кажемся одинаковыми. Тумаитский брак не является последствием любви. Он скорее долг, помноженный на плотское влечение, которое, впрочем, при желании легко удовлетворить кристаллами оне-тт-фм-сотл-… Вступать в брак позволено по преимуществу нижним чинам и лишь в виде исключения — офицерам. Я бы назвал эти браки вынужденной мерой. Странствия по Галактике продолжительны, необходима смена поколений.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});