Провожали Роя всей командой. Уже когда он спустился в шлюпку, кто-то швырнул туда моток веревки, кто-то – нож. Пришел плотник и чуть ли не на голову Рою сбросил мешочек с гвоздями. Однако видеть всего этого адмирал уже не желал. Даже в каюте он слышал, как вслед Рою и женщинам, уже высадившимся на остров, кричали со всех кораблей эскадры. Как они просили беречь герцогиню и едко высказались в его, адмирала де Роберваля, адрес.
Часть III
1
Остров надвигался на них базальтовой грядой скал и прибрежных валунов, и чудилось что-то мистически мрачное и безучастное в поросших ельником крутых склонах его, отрешенно окаймляющих небольшой бирюзовый залив.
Направляя в него шлюпку, Оран затравленно оглядывался по сторонам, нашептывая про себя то ли молитву, то ли проклятия. И лишь когда в одном из узеньких ущелий блеснула на камнях жиденькая струя водопада, он оживился и крикнул:
– Вода! Хвалите Господа: здесь есть вода! Иначе с этим своим бочонком тухлой воды вы не продержались бы и двух недель!
– В этом было бы наше спасение, – процедила Маргрет, благоговейно взирая на открывавшуюся в конце залива небольшую отмель.
– Когда Господь создает посреди океана землю, то создает и все необходимое для того, чтобы человек смог выжить на ней, – перекрестившись, молвила Бастианна, поеживаясь при этом и с опаской поглядывая на серовато-лиловые расщелины, подступавшие к месту их высадки. – Корсика – тоже ведь не Эдем, однако же…
– …Однако же там полно зверья, растут фрукты, а вокруг – теплое море, – возразил матрос. – Здесь же я пока что не вижу ни одной козьей тропы. На любом, даже самом диком, острове всегда должны быть звериные тропы, а здесь их нет.
– Адмирал высаживает нас на этот северный Эдем, не для жизни, а для смерти, – проговорила герцогиня. – И вы это прекрасно знаете.
Потревоженная появлением шлюпки и человеческими голосами стая птиц, ютившаяся на небольшом уступе, вдруг всполошилась, загалдела и взмыла ввысь, оглашая криком окрестные холмы и скалы. Тотчас же с ближайшего плато поднялось еще несколько стай, и все небо над заливом превратилось в медленно парящий вихрь: сотни птиц, – названий которых Маргрет не знала, и большинство из которых, кроме разве что чаек и бакланов, никогда не видела, – с тоскливыми криками кружились над шлюпкой и людьми, словно бы совершали некий скорбный обряд посвящения в отшельники.
Когда шлюпка пристала к концу залива, взору всех троих открылось мрачное ущелье, уводившее в глубь острова. Где-то там, вдалеке, склоны его становились пологими, однако ни одного жилища, ни одной тропы, ни одного признака человеческой жизни они в себе не таили.
Сойдя на берег, женщины молча осмотрели прибрежье и, усевшись на валун, молча и безучастно созерцали, как матрос выгружает сундучки, бочонок и прочие их пожитки.
– Одного матроса, уж не знаю за какую такую проделку, высадили точно на таком же острове, – виновато проговорил Оран… – Но он прожил там всего полгода, а потом его сняли матросы с проходящего мимо корабля… – Матрос мрачно потоптался у пустой шлюпки, словно бы размышляя: может ли он, имеет ли право уходить отсюда, оставляя этих несчастных женщин на произвол судьбы; или же обязан остаться, чтобы разделить с ними все, что предначертано Господом. – А заметили его с судна только потому, что он жег костры. Всегда держите наготове сухой хворост, и, как только где-то на горизонте покажется парус, – немедленно поджигайте. Только так вас могут заметить. Увидев на острове, слывущим необитаемым, костер, моряки сразу догадаются, что кто-то взывает о помощи.
– Вряд ли хоть один корабль когда-нибудь приставал к этому мрачному клочку суши, – молвила герцогиня. – Есть в нем что-то такое… что, глядя на эти скалы, хочется творить покаянные молитвы.
– … Господь обязательно сжалится над вами, – поспешно заверил их Оран. – Вот увидите, сжалится. А мне пора.
Женщины не ответили. Они сидели со скорбными лицами, покорно сложив руки, и их черные плащи-накидки из толстого сукна казались монашеским ризами.
– Здесь полно рыбы, – неуверенно как-то проговорил матрос. – Попытайтесь ловить. И много птиц. На вершинах множество гнезд. Тот матрос рассказывал, что яйца птиц ничем не уступают куриным. На кого здесь можно охотиться, я не знаю, но какие-то твари все же должны быть. Тот отшельник…
– Садись-ка ты, приятель, в шлюпку, – сурово прервала его Бастианна.
– Что? – удивленно уставился на нее Оран.
– Я сказала: «Садись в шлюпку и уходи». Нам с герцогиней не хотелось бы, чтобы корабль уплыл без тебя и нам пришлось бы делить одиночество с таким жалким отродьем, как ты.
В любой другой ситуации матрос, очевидно, окрысился бы и, по крайней мере, попытался бы нагрубить. Предвидя это, корсиканка даже положила руку на лежавший между ней и Маргрет и поблескивавший на неярком солнце арбалет. Однако моряк лишь виновато как-то взглянул на отшельниц, и, поеживаясь, торопливо забрался в шлюпку. Уже взявшись за весла, он, вдруг оставил их, отстегнул от пояса один из двух мешочков и швырнул к ногам Маргрет.
– Там соль! – крикнул он вновь берясь за весла. – Через несколько дней вы поймете, что она покажется вам слаще меда и дороже золота! Соль, понимаете?! – оскорблено объяснил он, досадуя, что женщины не благодарят его за столь бесценный на этом клочке земли дар.
– А он не такой уж и негодяй, как могло бы показаться, – молвила Бастианна, когда шлюпка отчалила; и, увидев, что по щеке Маргрет текут слезы, утешила ее: – Бросьте, герцогиня, не стоит. По крайней мере, пока что. А там… там мы с вами еще наплачемся.
– Мне страшно, Бастианна.
– Мне тоже.
– Мне очень страшно, – сквозь слезы, уже не в силах сдерживаться, повторила Маргрет.
– Ну, не так уже и страшно. В конце-концов я ведь островитянка. Все мое детство и почти вся юность прошли на острове, на прекрасной солнечной Корсике… – мечтательно вздохнула она, платочком промокая слезинки на увядающих, изотканных морщинами щеках. – Как только выберемся отсюда, обязательно побываем на ней. Там такое теплое солнце и такие, прости их, Господи, горячие мужчины!..
Как только шлюпка достигла горловины залива, женщины не выдержали и поднялись. Почти в то же время в проеме между скалами показались паруса одного из кораблей. Был ли это «Король Франциск» или какой-то другой, этого Маргрет определить не смогла. Прощаясь, Оран поднял вверх весло и помахал им.
– Яйца и мясо птиц! – крикнул он. – Их много! В этом ваше спасение!
Бастианна не выдержала и помахала в ответ рукой. Маргрет тоже приподняла было руку, но то час же опустила ее: слишком много чести. Как и все на этом корабле, и на этой эскадре, Оран предал их. Они все, все предали их, даже Дюваль и Рой д’Альби. Потому что они по-прежнему там, на уютном корабле, уносящем их к берегам Канады, а она и Бастианна – здесь, на этом погибельном клочке суши.