уговаривал ее: мол, зачем я тебе такой нужен, я шалопай, пью, гуляю, меня могут посадить в любой момент… А она отвечала, что ей все равно, что она его любит больше жизни… Ушла к нему в коммуналку от обеспеченного мужа, родила ему ребенка и снова ходила беременная — второй ребенок родился, когда папа был в тюрьме; и, не покривив душой, я могу сказать, что оба они были вполне счастливы. В минуты откровений он мне признавался, что любимая женщина заставила его пойти в церковь и окреститься. «Я ведь всю жизнь жил как хотел, — говорил он, — безобразничал так, что за ушами звенело, и отделывался легким испугом. Видимо, Богу было на меня наплевать. Но стоило мне покреститься, как Бог решил, что я теперь в его власти. И я сразу сел…»
Еще один «романтик с большой дороги» — он, впрочем, был не постоянным членом группы, а привлекался для разовых поручений — был уникальным карточным шулером. Обыграть мог любого, играл без перерывов по два-три дня на специально снятой квартире, откуда его партнеры уходили в буквальном смысле голыми. Потом за несколько дней спускал выигрыш и отправлялся на поиски новых лохов. Но у него была еще одна специальность, не менее прибыльная. Все знали, что Витя Нижегородский (он родился в Новгороде) может вскрыть любой квартирный замок даже с закрытыми глазами. Более того, он мог открыть любую квартиру в состоянии сильнейшего алкогольного опьянения, главным было доставить его к нужной двери. Этим пользовались многие квартирные воры, приезжали к Вите, забирали его, почти бесчувственного, сажали в машину, везли на место, вкладывали в руки инструмент, а когда дело было сделано, доставляли обратно.
Когда эту преступную группу, совершившую более двадцати квартирных краж, наконец взяли, единственный, кого недоставало, был Витя. Самое смешное, что никто не знал ни его настоящей фамилии, ни тем более адреса (на кражи его всегда забирали со съемных квартир). Витя и Витя, место рождения — Нижний Новгород.
Сначала это дело расследовала милиция, потом обнаружился эпизод преступной деятельности, требующей подследственности прокуратуры, так дело попало ко мне. Первое, что я сделала, прочитав дело, — отправила поручение в РУОП, осуществлявший оперативное сопровождение расследования, об установлении местонахождения Вити Нижегородского. Дело в том, что один из арестованных обмолвился, что незадолго до того, как группировку накрыли, Витя похулиганил возле гостиницы «Октябрьская», в пьяном безобразии гонялся за кем-то с пистолетом и был задержан милицией и вроде даже посажен в «Кресты». Казалось бы, чего проще: посмотреть сведения о поступивших в «Кресты» в нужный период, выбрать из них Викторов, родившихся в Нижнем Новгороде, и предъявить их на опознание тем членам группировки, которые готовы были пойти на некоторое сотрудничество со следствием. Тем более что с некоторых мест происшествия были изъяты вполне приличные следы пальцев, можно было попробовать идентифицировать его и таким образом.
Однако это, похоже, показалось милицейскому следствию непосильной задачей. В дело была вложена справка на тему «не представилось возможным», а на словах мне объяснили, что у РУОПа много гораздо более важных дел, чем копаться в карточках арестованных, так сказать, искать иголку в стоге сена.
Поскольку дело было объемным и трудоемким, в помощь мне была придана дознаватель из ГУВД — опытная и дотошная женщина средних лет. Она-то и сделала то, что оказалось не под силу здоровым мужикам-оперативникам, причем поступила даже проще, чем планировалось поначалу. Она рассчитала, что задержать Витю могли работники милиции трех территориальных отделений плюс, возможно, работники транспортной милиции — это в случае, если он забежал с пистолетом на Московский вокзал.
В одном из отделений обнаружилась запись о задержании некоего Виктора Голубева, уроженца Нижнего Новгорода. Следы действительно привели в «Кресты», так как Голубев был осужден на полгода за хулиганство и ношение огнестрельного оружия. Пока расследовали дело, срок его наказания истек; он был выпущен из «Крестов»… в тот самый день, когда я приняла дело к производству.
Задержали мы его много позже. Вину свою он стойко не признавал, но не потому, что был убежденным «отрицалой», а потому, что ничего не помнил. Когда я заканчивала расследование и собрала всех обвиняемых, чтобы объявить им об этом счастливом событии, как полагается по закону, Витя страшно удивился. «А кто все эти люди?» — спросил он, обводя глазами присутствующих. Я объяснила, что все они проходят по тому же делу, что и Витя. Он переспросил: «Да-а?!» — и стал внимательно вглядываться в подельников, соображая, какие же квартиры он брал с ними. Не дай бог, ему было проговориться и что-то признать, потому что он мог ляпнуть лишнего — вдруг бы те квартиры, про которые он рассказал бы, ограблены были не этими бравыми ребятами, а другой преступной группой. Поэтому Витя счел за благо молчать.
Но и без его признания доказательств было достаточно. Все они были осуждены к серьезным срокам наказания.
Матери-преступницы
Когда-то Владимир Ильич Ленин, по образованию, между прочим, юрист, писал, что «женщина после родов превращается в истерзанный, окровавленный кусок мяса», а поэтому, мол, оправданна более мягкая ответственность матери за убийство своего новорожденного ребенка по сравнению с «обычным» убийством, так как мать в послеродовом состоянии собой не владеет.
Сразу видно, что Ильичу рожать не приходилось. Иначе он не писал бы всяких глупостей про послеродовое состояние. У всякой нормальной женщины, какие бы муки она ни испытывала при родах, сразу просыпается инстинкт материнства, и ни в коем случае нормальная женщина в этих муках не будет винить свое новорожденное дитя.
Но, несмотря на это, до сих пор некоторые юристы носятся с идеей смягчения ответственности матери за убийство своего новорожденного ребенка; и в некоторых уголовных кодексах бывших союзных республик такая смягченная ответственность имела место. Но скольких бы детоубийц я в свое время ни допрашивала, всегда обращала внимание на одно обстоятельство: они все время концентрировались на своих собственных переживаниях: «Я побледнела, я позеленела, ах, я пуповину перерезала обычными ножницами, у меня не будет сепсиса?» А о том, как они после родов убивали собственного ребенка, им вспоминать было скучно.
Сейчас таких преступлений стало меньше. А вот лет пятнадцать-двадцать назад, когда мораль была строга и высока зависимость от общественного мнения, трупы новорожденных младенцев то и дело находились в мусорных бачках или всплывали в речушках. И, как правило, виновных так и не находили.
Тактика расследования таких дел была проста и однообразна. Первым делом проверялись окрестные женщины, стоящие на учете в женских консультациях (тогда с этим было