Отсутствие выхода на мост меня не удивило, но настроение все равно ухудшилось. Доказать существование башни Забвения было невозможно, и даже отыщи я эту дверь, не факт, что за ней оказалась бы злополучная цитадель. Коварная крэкерская ловушка становилась видна лишь тогда, когда ее создатели сами того хотели.
Да, кажется, удочки можно не разматывать — рыбу придется глушить динамитом и брать за жабры в лучших традициях респетадо Проповедника. Полутемные коридоры и залы — отличный полигон для проксимо-боя. К тому же экзотический — сражаться внутри диктаторских дворцов мне пока случай не выпадал.
Громкий пьяный хохот Фило доносился из гостевого зала и был расслышан мной издалека. Звон посуды и крики гостей не заглушали голос диктатора, чья неуемная радость служила лишь маслом, подливаемым в огонь общего веселья. Когда Фило начинал гоготать, за ним дружным эхом вторили все гуляки, сидящие в зале. Бледный свет притушенных Мэддоком факелов неудобств не создавал. Кубок мимо рта никто не проносил, а кое для кого сгустившийся полумрак послужил лишь поводом ухватить за телеса подвернувшуюся под руку гетеру и уединиться с ней в укромном уголке, благо таковых в этот вечер, спасибо Патрику, стало заметно больше. Продолжая изображать пьяного, я бочком пробрался в зал, но окунаться в омут разгула не стал. Шатаясь и придерживаясь за стену, я двинулся за спинами пирующих скитальцев, пока не добрел до самого темного угла, где и решил дожидаться своего часа. Рядом весьма кстати отыскалась перевернутая бочка, на которой я и устроился. Правда, сначала пришлось скинуть с нее упившегося до бесчувствия прежнего седока, но тому было уже абсолютно все равно, сидеть на бочке или лежать на полу, и потому на мою грубость скиталец отреагировал лишь коротким бессвязным мычанием.
«Наверное, это здорово — уходить в симулайф и напиваться в стельку, — мимоходом подумал я, усаживаясь поудобнее. — Весь букет впечатлений и никаких побочных эффектов: ни алкоголизма, ни больной печени, ни раскалывающейся по утрам головы… Теперь понятно, почему в Терра Нубладо почти нет трезвенников. Какое блаженство: пришел вечером с работы, нырнул в Аут, наклюкался до чертиков, а утром вынырнул в реальность и опять на работу, свеженький как огурчик. Должно быть, сегодня во всем мире ликероводочные заводы терпят колоссальные убытки».
Фило находился от меня на расстоянии десяти шагов. Для того чтобы просто покарать злодея, условия были подходящие. Но злодей должен был еще раскрыть нам свои страшные тайны. Бей врага в самое уязвимое место — древний, но актуальный во все времена воинский принцип. То, что собирались предпринять мы с Гвидо, выглядело не слишком благородно, только разве можно упрекать в неблагородстве отца, вызволяющего из беды дочь? А обо мне и вовсе разговор особый. Арсений Белкин не исповедовал рыцарских манер с тех пор, как впервые дернул в детском саду девочку за косичку. Нельзя, конечно, утверждать, что именно с этого все и началось, но предпосылки для моего криминального будущего были видны уже тогда. А лондонский случай пятого сентября две тысячи восьмого года стал лишь закономерным финалом моей короткой, но в целом яркой жизни…
Как часто порой приходится слышать о ком-то: «Ему пророчили блестящие перспективы, а он покатился по наклонной и сам погубил собственную жизнь». Так вот, к Арсению Белкину эти слова никоим образом не относятся. Я оправдал все прогнозы: родственников, учителей, одноклассников, соседей… Они предрекали, что ничего путного от меня ждать не стоит и что по достижении совершеннолетия мне недолго гулять на свободе. И действительно, призыва в армию (родители видели в ней последнее средство, которое выбьет-таки из меня дурь) я так и не дождался — сел на три года за пьяный дебош.
Судьба не напрасно отвела мне с моим упрямым характером именно эти три года, дав время крепко обдумать дальнейшую жизнь и решить, как изменить ее к лучшему. Я и впрямь столько всего передумал и даже строил за решеткой какие-то планы на будущее. Но проку от тех раздумий не оказалось.
Я вышел на свободу двадцатилетним — в возрасте, когда половина моих одноклассников еще училась в вузах, а многие из беспутных друзей взялись за ум: устроились на работу и создали семьи. Об институте я после отсидки и не мечтал — не было денег, да и желания учиться, если честно, тоже. Работа и семья?.. Встречаясь с бывшими друзьями, я говорил с уставшими, задавленными бытом людьми, смотрел в их наполненные тоской глаза и приходил в ужас, представляя, как сам буду страдать от неустроенности, скитаясь по съемным квартирам с женой и грудным ребенком. На помощь родителей особо рассчитывать не приходилось — сами еле сводили концы с концами: кое-как перебивались на мизерные зарплаты и старались вывести в люди мою младшую сестренку Полину, не по годам смышленую и музыкально одаренную девочку, у которой и впрямь имелись на будущее хорошие перспективы.
Утверждать, что в жизни у меня оставался один путь, нельзя. Просто Арсений Белкин отказался искать альтернативные пути, ступив на тот, что был доступнее всех. Мотая срок в колонии общего режима, я старался держаться подальше от прожженных уголовников и не выделяться из массы простых трудяг-мужиков, работал в токарном цеху и считал дни до освобождения. И все же остаться в стороне от теневых делишек, что протекали в нашей колонии, как и в любой другой, не удалось. Понятия не имею, кто впоследствии стал жертвой кастетов и заточек, что мне приходилось втайне изготовлять по «спецзаказу» у себя в цеху, но благодаря этому я обзавелся парой хороших знакомых в местной «королевской свите». Один из них, выходя на свободу, и оставил мне свой контактный телефон. Уж не знаю, почему Арсению Белкину была оказана столь высокая честь. Видимо, тот тертый калач долго наблюдал за мной и сделал определенные выводы из того, что однажды в порыве откровения я рассказал ему о своей жизни на воле. А также свою роль сыграло и то, что я беспрекословно выполнял порученное дело и не задавал лишних вопросов. Подобное качество помогает заслужить уважение в любом обществе, а в том, где я волею судеб вращался три года, — в особенности.
Элементарная психология вербовщика: войти в доверие к новобранцу и дать понять, что ему тоже доверяют. Это сейчас я понимаю, что меня просто заманили в паутину, а для двадцатилетнего парня внимание и уважение столь авторитетных людей имело немалое значение. Поэтому мой благодетель ничуть не удивился, когда услышал в телефонной трубке мой голос. «Приходи, потолкуем», — лаконично ответил он, назначив место встречи. А уже через неделю я был вхож в «круг избранных» на правах неофита. Там мне сразу объяснили, что меня ждет, если я вдруг захочу разорвать наши отношения, буду много трепать языком или того хуже — начну играть в этом слаженном оркестре не оговоренную с дирижером импровизацию. Я поклялся, что подобного никогда не случится, и клятва моя, как бы нелепо это сегодня ни звучало, до сих пор остается в силе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});