Читать интересную книгу Вишнёвый луч - Елена Черникова

- Была. И очень красивая. Любила маскулинность, как он мне рассказывал. Она глянцевых журналов начиталась и решила, что красивой женщине нужен муж-депутат. Теперь она управляет рестораном в Ницце.

- Развелись?

- Нет. Зачем? Это не модно.

- А ты не хочешь послать его ей... бандеролью? Может, в ресторане ему понравится. Капустку дадут, морковку.

- Боюсь, мне будет трудно составить правильную опись вложения. - Бабушка помолчала, улыбнулась. - Интересно, милое тело, ты будешь ещё что-нибудь сочинять?.. До нашего отбытия?

- Можно попробовать, - беспечно говорю я. - Никто ведь не поймёт, если я уйду просто так. Что-то осталось на письменном столе, не помню... Да и объясниться надо.

- С кем объясниться?

- Люди любят подробности, документы, объяснительные записки.

- Записки любят прокуроры. А мы просто тихо уйдём. Никто и не спохватится. - Бабушка мечтательно посмотрела в облака.

- Давай хоть какую-нибудь командировку оформим. Дескать, уехали в Новую Зеландию. Пусть ждут и не ищут. А потом пройдёт время, и нас позабудут. И всё. - Я всё ещё не верила, что через минуту умру.

- Как хочешь. Меня, как ты понимаешь, некому разыскивать. А по тебе какой-нибудь Пётр заплачет-спохватится. Вниз потянет. Твой камень. Как на шее утопленника. Так что не пиши ему записку, не надо. Пётр не был благ. - Она ещё раз посмотрела в небо, словно ей оттуда должны были.

- Бабушка! Не привязывай меня к Земле! Я только-только успокоилась. Зачем ты вспомнила Петра?..

- Это вряд ли, что успокоилась. Я устала от тебя. Спасти всего одну душу - и то не могла. Я тебе больше не верю, бренное тело моё грешное. Прощай.

И тут вышло солнце. Багровый холодный поток упал на нас, а всё, что уныло леденело вокруг до выхода солнца, вдруг вспыхнуло ответным серебром и малиново зазвенело. "Против солнца - фиолетовый..."

- Бабушка!!! - закричала я. - Я вспомнила главное!

Она остановилась, печально глядя на меня, и сняла шапку-невидимку.

Передо мной стояла светящаяся, как девочка-подросток, светло-вишнёвая прозрачная капсула, тихо пульсирующая огнём.

- Бабушка!!!

Капсула поднялась над асфальтом и медленно-медленно поплыла вверх, навстречу багровому свету в облачных городах.

- Подожди! - шёпотом крикнула я, опять понимая всё и сразу.

Она не ответила. Вот-вот - и свет поглотит её, и мы умрём, а моё тело останется на асфальте, и по нему поедут машины. Без души никто не живёт, а бабушка устала от меня и уплывает. Мы плохо решили задачу. Нам двойка. Нас больше не будет. Всё.

- Я ещё не написала вишнёвый луч! Я напишу! - наивно пообещала я небу, бестрепетно поглощавшему мою душу багровыми губами облаков.

Перед глазами замелькали кадры минувшего, и я поняла, что наступает.

- Я напишу его! Я сейчас же напишу вишнёвый луч! - крикнуло моё горло, но губы одеревенели, никто не мог услышать моего крика, никто.

- Господи помилуй... - прошептало моё сердце.

Когда всё померкло и стихло, и ни одна клеточка моего тела уже не вертелась и не делилась, я ещё раз попыталась вдохнуть воздух, но он стал густым и холодным, как цемент, и рёбра сами поломались от непривычного холостого хода.

Оставалась фиолетовая точка в центре уже невидимого мира, а вокруг неё клубилась тьма, и уже послышались голоса местных жителей, привычно бубнящих правила пребывания в этом слое посмертия. Вот- вот начнут учёт грехов. Фу, как банально, ухитрилась подумать я. Как в этих дурацких брошюрках.

"Почему же дурацких?" - без интереса, но вежливо уточнил кто-то, чей голос раздвинул тутошюю тьму, как белоснежная рука второго рыжего* - занавес, открывающий арену.

"Потому что война за власть над умами ведётся ныне с помощью брошюрок", - сердито сказала я второму рыжему.

"А тебе хочется спросить что-то важное? Достойное не брошюрки, а настоящей книги? Спрашивай. Ты получишь ответ напрямую", - возможно, так он и говорил. Я едва передаю смысл.

"Кто ты?" - я спросила это внезапно, без умысла, просто от страха, что меня опять обведут вокруг пальца, как при жизни.

"Ты знаешь кто. У тебя есть несколько минут. Принимай решение".

"Странно... Ведь умереть нам приказала бабушка. Почему же я... тоже? Как я могу принимать решение?"

"Потому что она всего лишь твоя душа. Ты же сама это давно поняла. Но ты позволила ей всё, что она хотела. Твоя душа казалась тебе более древней, чем ты... Ты думала, что у неё больше прав и на жизнь, и на смерть, и на бессмертие. Ты уважала свою душу так, будто действительно надеялась спасти её. Увлеклась уважением. Ты забыла, что есть ещё ты, и ты не познала себя", - голос говорил очень обидные вещи, опять хотелось плакать.

"А разве её не надо спасать?" - уже вполне дежурно удивилась я.

"Это невозможно. Представь эту невероятную картину: человек живёт и думает о спасении своей души. Она в ответ пытается усидеть в полученном теле: вдруг оно всё-таки даст ей отдохнуть? Ты в этом и видишь смысл жизни? Человек отдельно, душа отдельно? Чем же человек думает о ней? Мозгом? Там нет ничего для думания. Мозг - чудесный датчик, приёмник, что угодно, только он не думает. Не подходит он для этой задачи. Но находится в теле. Мозг - часть тела. Даже невежды не подозревают тело в способности думать. Тогда кто же думает?"

"Он", - я сказала первое, что попало в голову.

"Представляешь, как Он устал от человеческих дум. Ему же буквально каждого приходится разуверять. Каждому объяснять, кто и чем на самом деле думает и зачем..."

"Что мне делать?" - я ослабела окончательно, и даже эти запоздалые откровения второго рыжего не возбуждали во мне интереса к продолжению жизни. Я готова была смеяться над собой и всей своей прожитой жизнью, но тут, в этой первой посмертной приёмной всем было как-то не до смеха. Тут вообще не пользуются юмором; как выяснилось, исключительно земной штуковиной. А этот, второй рыжий, похоже, вообще дьявол.

"Делать уже нечего. Попробуй вернуть свою норовистую душу, если её уже не перехватили... Может быть, на этот раз успеешь..."

Я упала на колени.

- Отдайте... - попросила их я. - Меня отдайте. Я виновата, прости Господи, я главного не сделала, не написала вишнёвый луч... я всё камень искала... не тот и не там... Но вишнёвый луч нужен, всем, и я приготовила слова... Господи помилуй... - я попыталась молиться. Поздно.

______________________________________

* Второй рыжий - одно из традиционных клоунских амплуа.

______________________________________

ВИШНЁВЫЙ ЛУЧ

Вот же он, вот он, лучик; эта бывшая точка летит ко мне, расширяется, разливая море кипящего вишнёвого света, и я захлёбываюсь холодом этого света, океана, где берега губошлёпы багровые, облака.

Я понимаю, это граница, а куда вы меня теперь тащите?..

- Обратно? Я и есть вишнёвый луч?! Я поняла, я тоже свет. Да? Нет? Нет, свет не имеет значения, я поняла. Господи, пусти меня туда ещё раз, я больше не буду. Прости Господи, помилуй меня Иисусе Сыне Божий рабу твою грешную...

И я заплакала, как ребёнок, у которого отняли даже не мать, а самое дорогое - игрушку.

Любимую игрушку: разум.

Все скукоженные клетки тела вдруг расширились, вспыхнули, лопнули, как монгольфьеры, но их ядра вырвались и тяжко поплыли сами вверх и во все стороны, и я увеличилась до размеров видимого мира, всем телом пережив и разлёт галактик, и обратное схлопывание взрыва. Не такой уж он, оказывается, был большой.

И я поняла, что всё было именно так в день творения. Просто мы не всё запомнили.

Впрочем, нам и не узнать всего, как ни трудись физика. Нам и не надо. Не утилитарно это.

Не надо нам знать, как Он творил. Не дано и не будет, и не пытайтесь. Не...

Покалывает, везде по иголочке, но уже не так больно. Ощущение, что электромясорубка, в которую меня только что засунули всю целиком, вдруг остановилась.

Потом её запустили в обратную сторону, и мои части, ещё не фаршированные, но изрядно помятые, вновь ищут друг друга, будто по анатомической схеме-шпаргалке.

Хрипя натужно, как муравей, перетаскивающий слона, плюхнулось что-то на мою грудь: это бабушка, рыча мне проклятия, упала вниз, вернулась ко мне, прихватив самые тяжёлые полнеба.

Душа безрадостно и грузно вмялась, встала на место, а я вцепилась в неё, как мать в ребёнка, и, вновь ощутив свои руки телесные, затолкала душу в сердце поглубже. Всё, не вырвешься, пока я сама не решу родить тебя. Сиди тихо.

Съёжилась она и не посмела возразить.

Наверное, я чем-то её, душеньку, наконец, напугала.

Потомуч охрип, хохоча надо мной. Лёжа на бархатной скатерти в каминной у Джованни, он разглядывал мою заплывшую физиономию, и даже семь веков расстояния не ретушировали грубые черты.

Потомуч перекатывался по столу, заворачивался в листы хозяиновой рукописи, даже пометки там делал, меняя героев и героинь, и всё не мог собраться с силами и выговорить нам всё, что думает о людях, пишущих выстраданные книги. Страдания наши заставляли добродушного Потомуча корчиться в стенобитных припадках громоподобного, прямо-таки олимпийского хохота. И стрелы летели на землю.