транс, из которого его сумел вывести лишь сильный толчок в плечо.
– Мсье Лавуан, – ругался Рене, – мы опоздаем на рынок. Если не поспешим – лучшие товары раскупят. На рынок нужно ходить поутру – это всем известно.
– Да, уже пора, – согласился Филипп, отдавая себе отчет в данном атаманше обещании вернуть и мальчика, и припасы.
Спешно взгромоздившись обратно на козлы, путники пустились быстро, насколько позволяли все еще многолюдные улицы города, в порт. Шум, исходивший из каждого уголка, оглушал гостей. Лавуан, за то недолгое время, что пребывал в лагере, успел привыкнуть к невероятной тишине природы, нарушавшимся разве что громким стрекотанием насекомых, да пением птиц. Наверное, и здесь они поют, но за шумом бесконечного количества людей ничего не услышать. Все равно, что пытаться разглядеть звезды в ночном небе, стоя возле фонаря. В рабочих районах гул стоял куда сильнее, чем в остальных. Филипп это объяснял низким уровнем общения рабочих. Чем речь глупее, тем громче ее произносят. Однако сейчас, приобщившись к не самым интеллектуальным слоям населения, он пенял скорее на сложную работу, где крик – просто необходимая часть процесса, без которой, увы, работа будет не выполнена. Как можно докричаться до своего подчиненного, коли все вокруг галдят, как на базаре? Разумеется, нужно пытаться перекричать их. На секунду Лавуану стало противно от своих попыток оправдать необразованных людей. И быть может он так и продолжал бы пребывать в своих думах, если бы случайно не повертел головой в одном знакомом месте.
На глаза попался уже родной дом. Раньше, когда Филипп пребывал в нем денно и нощно, он и не думал замечать родства в этом месте. Наоборот, эта маленькая комнатушка, пахнувшая плесенью, казалась ему чужим и временным пристанищем. А вот при слове «дом» ему представлялось то самое покосившееся зданьице, где, как он полагал, до сих пор живет его семья. Но сейчас, когда его место – залатанный на скорую руку шалаш, та коморка на последнем этаже уже не казалась нецивильным местом. Филипп остановил повозку.
– Порт дальше, – указал пальцем на продолжение дороги Рене.
– Я знаю, дорогой друг, – Лавуан уже во второй раз спрыгивал с козел в возбужденном состоянии из смеси ностальгии и животного интереса. – Это не займет много времени. Мне нужно кое-что посмотреть.
Парнишка, вновь не понимал, что творится с его спутником, но засиял от счастья, когда услышал слово «друг». Казалось, этого вполне достаточно, чтобы подчинить волю мальчонки своим интересам, чем не пренебрег воспользоваться Лавуан. Быстро поднявшись по знакомым ступеням, писатель замер возле дверей, через которые проходил так часто. Окно дверцы было разбито. Очень неуклюже, возможно даже по неосторожности. Стекло, тем не менее никто убирать не собирался, что удивляло Филиппа. Мадам Бош должна была бы тотчас все прибрать. Такой уж она человек. Быть может она и старая противная карга, но исполнительности ей не занимать. Помимо разбросанного всюду стекла наблюдалась общая неухоженность как снаружи помещения, так и в холле здания, куда поспешил попасть Филипп. Всюду было пыльно, на столике, что стоял в небольшом закутке возле входа, была куча посуды и прочего мусора, ковер, украшавший парадный вход, стал блеклым от грязи что впитал за время отсутствия писателя. В былые времена в этом узком коридоре постоянно бродили люди: порой здесь толпилось так много гостей и постояльцев, что невозможно было банально покинуть здание. Сейчас здесь не было никого. Даже мадам Бош.
Лавуан прошел в комнатку хозяйки. Там было гораздо чище и опрятней, чем снаружи. Очевидно, старушка находила силы наводить чистоту хотя бы здесь. Сейчас она покоилась в своем кресле, где с особым энтузиазмом что-то пряла. Я и не знал, что у нее есть хобби.
– Добрый день, мадам Бош, – слегка поклонился Филипп.
Старуха не сразу обратила внимание на гостя: пряжа на протяжении нескольких секунд не отпускала ее взгляда. Лишь закончив пару крючков, мадам Бош подняла седую голову в поисках нарушителя спокойствия.
– Мсье Лавуан, – сказала она с некоторым отвращением. – Вас едва можно узнать.
– Как и это место, – ответил писатель.
– Ваша правда, – закивала старуха. – Вам оно теперь под стать, – она улыбнулась своими тонкими губами.
– Что здесь произошло?
– Крысы, мсье Лавуан, – пожала плечами мадам Бош. – Крысы.
– Все их так боятся?
– Может и не боятся, но явно брезгуют, в чем их едва ли можно винить. Мне такое соседство тоже не по душе, знаете ли… Вот только мне бежать, увы, некуда.
– Все разбежались? Удивительное дело, конечно.
– Не все, разумеется, – отмахнулась старуха. – Пара человек осталась. Правда и платить стали меньше, раз уж крысы тут по дому шныряют.
– Почему не потравите их?
– Если захотите стать спонсором сего мероприятия – буду премного благодарна, мсье Лавуан. А до тех пор, придержите свои мудрые советы при себе, будьте так любезны.
Несмотря на свое небольшое меценатство в виде скромного пожертвования, до отбывания в места не столь отдаленные, Филипп снова почувствовал стыд за свою нелепую кражу. Сейчас, в и без того подавленном настроении, он взваливал весь груз ответственности за беды, приключившиеся с этим местом, на себя самого. От всего этого на душе становилось невыносимо тяжело.
– У меня есть немного крысиного яда, – выпалил Лавуан, о чем почти сразу пожалел. – Там, где я нынче обитаю тоже полно непрошенных гостей, – в руке писателя засиял тот самый флакон.
– Хорошее средство, – разглядела склянку издалека мадам Бош, – сама таким пользовалась. Благодарю, мсье Лавуан, но Вашего флакона едва ли хватит, чтобы остановить эпидемию. Пару месяцев назад он может и спас бы положение… Отвадил от этого места паразитов. Но сейчас их здесь целая армия. Оставьте себе. Быть может с Вашими паразитами удастся расправиться и таким небольшим количеством спасительного яда.
От слов старухи Филиппу становилось только хуже. Теперь уверенность в своей вине возросла в разы.
– Моя комната свободна? – перевел тему писатель.
– Даже в лучшие годы на нее было не так много претендентов, скажу честно. В нынешних условиях продать эту комнату решительно невозможно. Но жить я бы там не советовала. Впрочем, решать только Вам.
– Благодарю, мадам Бош, – откланялся и побрел к выходу Филипп.
Не такая уж она и злая женщина. Может большое несчастье размягчило ее сердце. А может я попросту не замечал ее великодушия все эти годы. В конце концов, она просто следила за порядком в своем доме. Что, в целом, получалось у нее замечательно.
На всех этажах, что проходил Филипп не было ни души. Дом вымер. Лишь одинокие крысы перебегали с одного темного уголка в другой, создавая своим присутствием неприятное