из участков тела. Поля, которых я уже успел вырастить целых четыре, представлены были Китару невидимыми чешуйками, способными перелетать с места на место, наслаиваясь друг на друга в какой-нибудь точке. К примеру, я без проблем могу ту же кожу на лбу сделать прочной, как камень, или провернуть тоже самое с костяшками на кулаке.
Потому-то нам в первую очередь и нужна ловкость, которой теперь у носителя целых семьдесят шесть долей. Троекратный прирост. К тем двадцати четырём, что имелись, прибавились пятьдесят две — двадцать шесть проглоченных бобов Китара и столько же условно купленных у Айка. С такими показателями, конечно, мне не устоять против гахара, или кого-то уровня Ратибора с Фанмиром, но с тем же, к примеру, Лодмуром я справлюсь наверняка. Мальчишке же впредь не составит проблем отбиться от охотника средней руки и уж тем более поставить на место любого обидчика-сверстника.
А в школе таковые непременно найдутся — тут можно не сомневаться. Я долго всё взвешивал и пришёл к выводу, что нам оно всё-таки нужно. Знания — сила, а по-другому их собирать слишком долго и сложно. Да, риски присутствуют — общение с тем же Патаром способно разжечь их конфликт с новой силой — но с другой стороны, как Айк на зиму спрятался от гахара в тюрьме, так и Китар оградится от возможных контактов с ним в школе.
Как мы теперь знаем, цена обучения в храме на одно межсезонье составляет аж целый золотой, и было бы глупо отказываться от такого подарка. Тем более, что подобный отказ привлёк бы к Китару ненужное внимание, ведь списки учеников уже составлены. Основная проблема одна — на эти пять месяцев придётся оставить сирот, но теперь, когда с ними мать Айка, это уже не так страшно.
В крайнем случае, всегда можно уйти, не дожидаясь конца обучения. Храмовая школа представляет собой интернат, где воспитанники живут все пять месяцев, без возможности покидать стены учебного заведения, но это не тюрьма — любой вправе досрочно прервать процесс и вернуться домой. Надеюсь, такая возможность не пригодится носителю. До весны покинуть Мун в любом случае невозможно, а Град очень сложно и, по сути, бессмысленно. Пусть лучше учится. И я заодно поучусь вместе с ним. Этот мир всё ещё покрыт для меня слишком большим количеством белых пятен.
Глава шестнадцатая — За новыми стенами
— Как в семнадцать сделалась содержанкой, так содержанкой и умру. Вернее, так ей и состарюсь. Хотя…
Лина небрежным жестом смахнула со стола три десятка серебряных, что я ей оставил, в кошель и, подбросив его пару раз на ладони, убрала в карман.
— Айк у меня — сынок вредный, но любящий. Позаботится о старухе-матери. Так что и помереть содержанкой шанс есть. Но куда я качусь… Двенадцатилетний мальчишка уже деньги даёт. За сидельца моего горемычного точно всё наперёд проплатил?
— Всё не всё, а на двадцать недель и на двадцать свиданий серебро Вее выдал. Будет дружинникам постепенно сносить. Там нельзя наперёд, а то будет соблазн ещё цену поднять.
— А вдруг дольше придётся сидеть? Неизвестно же, когда точно тот законник приедет. Сыскарь до лета сказал, а это уже целых семь месяцев.
Обида в голосе Лины понятна. Дуется, что я деньги все Вее доверил. Не только для Айка которые, а вообще все. Причём, сколько именно ей неведомо. Знает только, что больше гораздо, чем те три десятка, какие самой Лине выделил. А ведь там всего золотой один сверху. Про остальное и сестрица не ведает. Запрятал. Но им хватит с запасом. Тем более, что и сама Вея теперь с Халашем и мелкими на ткацкой мануфактуре работает. Причём, не принеси-подай, а швеёй — целых семь грошей получает за смену. Говорит, её ценят. Чуть подучится, и все десять медяков платить станут. Да с такими доходами они с голоду даже без меня не помрут.
— Через пять месяцев уже и я из храма вернусь.
— И то верно.
Лина сделал шаг в мою сторону.
— Ладно, мужичок-малолетка, топай вниз, — легла её ладонь на мою шевелюру. — Завтракать уже накрыли небось. Покушаешь нормально в последний раз на дорожку. Айк всегда на школьную еду жаловался. Кормят сытно, но пирожков с ягодой, как вчера Вейка спекла, не дождёшься у них.
— Ну, до свидания тогда, — слегка приобнял я мать Айка. — Мои вроде уже сами с усами, но всё равно присмотрите за ними.
— Не переживай. Присмотрю.
Губы Лины коснулись моего лба.
— Давай, дуй к своим, а то выходить уже скоро. А я посплю ещё. Не привыкла я так рано вставать.
Я вышел из комнаты, которую Лина согласилась делить только с Веей, и начал спускаться по лестнице. В горнице у нас теперь тесно. Вдоль стен стоят три двухэтажных кровати — здесь спят пацаны. Но места хватает. Час ранний, кромешная темень на улице, а все за столом. Тарелки, кружки расставлены, ложки разложены, пирожки на плетёной подставке накрыты скатёркой, в котле, что уже вынут из печи, парит каша. Сегодня у нас праздничный завтрак — мои проводы в школу.
— Лиша, взвар разливай. Дина, кашу сыпь, — принялась командовать Вея.
— Кить? А, Кить? Можно будет тебя проводить? Хочу храм посмотреть.
— А обратно тебя кто сведёт? — наградил Халаш строгим взглядом любопытного Важика. — Нам всем так-то на работу идти. Будет у меня отгул, свожу покажу как-нибудь.
— Бери, Китя, пирожок. Тёпленький. Для тебя с Зуей подогрели на печке.
— Ой, спасибо, роднульки! — принял я из рук Фоки сдобу. — Совсем взрослые уже у меня.
— А я курям уже сходила насыпала, — тут же похвасталась своей расторопностью Зуйка.
Улыбнулся и ей.
— Не перестарайтесь, смотрите, помощницы. А то Халаш и вас на работу потащит.
— Не потащу, — жуя, бросил наш главный хозяйственник. — Дома тоже дел много. Посуда, вон, сама себя не помоет.
И, повернувшись ко мне, серьёзно добавил:
— Ты, Кит, зачем Вее сразу все деньги отдал? Мне лучше оставил бы. Я бы запрятал и выдавал бы по чуть-чуть ей уже. Она же потратит всё враз. Знаешь, как её на торге дурят?
— И ничего не дурят! — возмутилась Вея.
— Дурят, дурят, — скривился Халаш. — Пять луковиц за два медяка, когда им один красная цена, и то шесть сторговать можно.
— То сладкий