К моменту реформы крестьянство уже стало неоднородным. Неоднородность лишь прикрывалась рассуждениями о едином народе — и равном наделении землей. Имущественное неравенство, очевидно, сильно ощущалось и, главное, фиксировалось. В 675 г. сельское население разделили на три категории в зависимости от состоятельности. Двум последним категориям местные власти имели право ссужать для посева казенный рис, полученный в счет налога. Хотя крестьяне провозглашались «гражданами», а как держатели наделов — казеннообязанными, именно реформа создала слой сельского населения, частнофеодальный характер зависимости которого проступал впервые совершенно отчетливо. Мы имеем в виду дворы, даваемые в кормление новой аристократии и чиновничеству. В отличие от личных слуг старого Ямато (яцуко) такие крестьяне не принадлежали своим хозяевам, но обязаны были вносить им — пока те находились на службе — ренту. Численность дворов, выделяемых в такие бенефиции, колебалась от нескольких десятков до тысячи и более [Nachod, 1929, с. 210–212].
Манифест о реформах внес решительные изменения в положение большинства категорий зависимых (бэминов). Он освободил именных и потомственных кормильцев, царских и клановых (мина- сиро, микосиро), царских корпорантов (томо-бэ), частных корпорантов (каки-бэ), земледельческих корпорантов (та-бэ) и объявил их «гражданами». Последующие указы подтверждали манифест, распространяя освобождение на все категории зависимых, в том числе и на впервые упомянутые в летописи «каки-но томи» (664 г.). По идее реформаторов, освобожденные зависимые вливались в категорию держателей государственных наделов [Nachod, 1929, с. 205–210; Kitamura, 1957].
Стремление знати удержать зависимых и нехватка казенных земель для их наделения, по-видимому, способствовали частичному сохранению категории зависимых. Так, несмотря на манифест (646 г.), в 670 г. «Нихонги» фиксируют наличие зависимых у кланов (каки-бэ) и категории домашних рабов (яка-бэ), в 675 г. вновь издан указ об освобождении зависимых (каки-бэ), пожалованных кланам уже в 664 г., и, несмотря на это, они фигурируют в кодексе Тайхорё [Хондзё, 1927, с. 31–32].
Поскольку в Ямато не существовало особого обозначения для рабов как специальной общественной категории, нигде в манифесте и в последующих указах прямо не говорится об их освобождении. В действительности освобождение коснулось также и рабов. Упомянутый указ 664 г. среди прочих категорий клановых зависимых упоминает и слуг, т. е. рабов (яка-бэ) [Asakawa, 1963, с. 82, примеч. 3]. Однако домашний характер рабства сделал эту категорию зависимых малоуязвимой для государственных начинаний.
Рабство сохранилось, хотя и ограничивалось правительством. Так, когда в 675 г. из-за голода население пров. Симоцукэну обратилось к своему губернатору за разрешением продать своих детей, император наложил запрет на эту просьбу. Постановление 691 г. гласило: если младший брат продан в рабство старшим братом — считать его свободным; если ребенок продан в рабство родителями — считать его рабом; если должник стал рабом из-за неуплаты долга или процентов — считать его свободным; если дети родились от брака с персоной рабского состояния — считать их свободными. Рабы, отпущенные на волю предками дома-рабовладельца и вычеркнутые из списка рабов, не могут считаться рабами этого дома [Nihongi, XXX, 21; Исимура, 1973].
Общественная структура Японии во второй половине VII в., таким образом, претерпела серьезные изменения, однако направление и характер этих изменений неадекватны картине реформаторской деятельности, нарисованной «Нихонги». Этот разрыв есть следствие расхождения между планами реформаторов и исторической действительностью. Формально реформа ставила целью сломить мощь кланов, однако последние, как привилегированная общественная категория, сохранились, утратив лишь часть политического авторитета. Свободное простонародье провозглашалось «гражданами» наряду с прочими категориями населения. Зависимые получали личную свободу. Новый общественный статус и тех и других находился в прямой связи с реальным превращением их в держателей казенных наделов — основы их свободы от частной зависимости. Однако введение в жизнь надельной системы затянулось во времени и в пространстве, а следовательно, осложнилось и наступление нового общественного состояния для простонародья и зависимых. Рабское состояние фактически сохранялось, хотя и регламентировалось правительством.
Реформы системы управления
Важным новшеством VII — начала VIII в. стала новая концепция государя. Реформаторы переняли китайскую концепцию абсолютного монарха, чей авторитет поддерживался не только таинственными узами родства с высшими силами, но и ролью арбитра правовых и этических норм. Эта концепция впервые в Японии прозвучала в «Законоположениях» Сётоку-тайси, а позднее повторена в Манифесте о реформах в форме идеи единого источника суверенитета в стране. Монарх провозглашался «господином над народом и господином над всей страной». Это означало многое. Народ обязан повиноваться только ему. Монарх не должен зависеть от сильных кланов или быть пешкой в их игре, как случалось прежде. Он правил с помощью «мудрых и способных» министров, назначенных по его воле, обнаруживших преданность и забвение личных интересов. Ясно, почему идея бюрократической монархии пришлась по сердцу реформаторам VII в. Вместо страны, терзаемой по прихоти вождей кланов, их взору рисовалось упорядоченное «гармоничное» общество, в котором народ признавал верховную власть государя, а чиновники охраняли порядок. На этой базе основывалась концепция общественной власти, устранявшей местничество и беспорядки [Gonthier, 1956, с. 32].
Теория легитимности, которая выросла из новой концепции монархии, оказалась более рациональной, чем «естественная» претензия правителя режима Ямато на божественное происхождение от богини солнца. Но эта теория базировалась одновременно и на буддизме, и на конфуцианстве. От конфуцианства взята мысль о тесной связи между миром человека и миром природы. Если человечество приходит в расстройство, то в природе наступает беспорядок: наводнения, землетрясения, извержения, голод, эпидемии не случайны — они следствие дисгармонии в человеческом обществе. Обязанность государя — сохранять порядок в обществе, чтобы не нарушалось равновесие стихий. Буддизм требовал, чтобы государь играл роль защитника веры. Если он сведущ в учении Будды и содействует пропаганде буддизма, то не только мир и гармония снизойдут на людей, но и сам государь удостоится особых милостей от Будды. Обе эти идеи давали государю значительно больший авторитет, чем миф о его священном происхождении.
Дабы утвердить, узаконить власть государя, реформаторы приняли идею письменного закона — по образцу кодексов династии Тан и государству Силла. Эта идея имела двоякое значение для политической организации японцев VII в. С одной стороны, оказывалось, что узы, связывающие людей, больше не регулировались исключительно обычаем; записанное становилось сильнее памяти. Власть государя, обязанности министров и населения фиксировались «навечно» (например, в кодексах Омирё, Киёмихарарё), и любые изменения допускались лишь в форме нового писаного закона. Кодификация придавала необычайную стабильность правительственным институтам. С другой стороны, кодекс повышал престиж государя и его власти. Письменные приказы и указы давали возможность держать в повиновении население далеких районов без личного контакта государя с ними. Писаные законы делали возможным более высокую степень управления, вводя контроль издали [Duus, 1969, с. 20–22; Torigai, 1972].
Впрочем, японские императоры, отстаивая заморские концепции власти суверена, не забывали и про старые, местные представления, подкрепляющие эту власть. В указе 647 г. напоминается о том, что император правит страной по воле богини Аматэрасу, а в 683 г. император Тэмму прямо именовал себя воплотившимся божеством, управляющим восемью островами. Эта версия надолго обосновала теократическую сторону императорского авторитета в Японии [Kohno, 1972]. Однако и она не смогла сколько-нибудь значительно укрепить идею неприкосновенности монарха. Только за 55 лет Япония выдержала четыре мятежа, связанные с борьбой за престол: в 645, 649, 658, 686 гг., не говоря уже о гражданской смуте в 672 г. [Seki, 1959]. В стране не создалось твердого порядка престолонаследия. Хотя из шести императоров Японии во второй половине VII в. только двое не оставили мужского потомства, трон переходил к сыновьям лишь дважды: к Кобуну (на несколько месяцев) и к Тэнти; трижды наследовали братья и сестры покойного (Котоку, Саймэй, Тэмму) и один раз — одна из жен покойного (Дзито). Завещание императора решающего значения не имело (случай с Кобуном и Тэнти). Допускалось и воцарение императриц (Саймэй, Дзито).