Читать интересную книгу Голоса Серебряного века. Поэт о поэтах - Ольга Мочалова

РОМАНС

Я знаю вязкую влюбленную отсталостьИ нежности подкинутый обман,Но отчего же эту злую малостьТак трудно сдать годам?Мне тягостны, как нездоровье,И перец нетерпенья встреч,И по оврагам, без дороги,Прерывистая речь…Скачка на месте! Узость задыханья!Зависимость от губ, от глаз, от рук!Но плоская съедобность обладаньяНе стоит этих мук!Разлуки, ожиданья примелькалисьНочам и дням.Но отчего же эту злую малостьТак трудно сдать годам?

«Как мокрая среди сухих…»

 Как мокрая среди сухих —Тем, что пишу стихи!Утопленница ли, Ундина —Но губ и щек румянец синийТой уголовной и загробнойКлеймен отверженной печатью!Как обожженный вносит дымЕще мерцающего платья,Народом тесные сады —Тебя невольно сторонятся.Огненно-водная печать!Ее не смыть, не скрыть, не сдать.Она прожжет насквозь объятья.Но исполнитель смутных сил —Ты не сумеешь стать инымПри всем раскаянье в растрате!

ВОССТАНЬЕ ЦВЕТОВ

За цветами ухаживал в те годаБелокурый садовник Прохор.Потолкавшись в майские холода,Лето вспыхивало в саду, как порох, —Четырьмя клумбами алых роз.Каждый куст подрезать не лень.Голову повернешь — сирень обнимает —                                                                         в плен.Так громко цвели цветы!А в сыроватых теняхБешеные огурцыС удовольствием рвались в руках.Незабудочки где попалоРассеивались, приголубленные теплом.Маргаритки мало-помалуПо дорожкам шли в самый дом.Вставлялся в шиповник закат,Отлеживался на жасмине.Июльскими соками садОльги Ивановны был изобилен!

Старые женские жизни —Студенисты, безвидны.Ворчливое недовольство ближних,Мелкие обиды.Елизавета Ивановна!Узкой тропой сиротыМалокровной, неравной,Дрябленькой прошла ты.Слезились бледные глазки.Руки, дрожа, разливали чай.Как рыба, не нуждаясь в ласке,Старая барышня не умела скучать.Она прожила испуганным эхомСвоей владетельной сестры,Случайно не став никому помехой,Проскользнув мимо страстной поры.Лизанька могла распорядитьсяЦветком, поставленным в стакан.Вкоренилась привычка — подолгу                                                            креститься,Много раз перечитывать роман.Сох за голубой занавескойОднообразный уют.Не дразните ее бесполезной невестой,Потому что лежачих не бьют.

Если бы маргариточки летомНа террасу взошли вечерком,Их угостили б ненужным советомИ неплохим кофейком.Чуть улыбнулись бы старухи,Согрев невыразительные глаза.Не знаю, почему их остывшие рукиНикогда не умели вязать!Продолжительные сиденьяВ креслах у окнаЛишены всякого движеньяРук и ума.Но вы, маргариточки, пройдитеПоглубже в зал, в коридор,Пыльные шкафы оглядите,Обоев затейный узор,Сундуки в местах укромных,С баранкой на дне для счастья,Рухлядь люстр поломанных,Пледы, посуду, платья…Вы не найдете здесь вольного света,Маргариточки, я не солгу,Вернетесь обратно в садовое лето,Тонкие шейки изогнув.

В пространствах страны созревали массы.Все по-новому связывалось с собой.Чувства, картошка, человечье мясо,Поезда, сапоги, смертный бой.Скакали шинели с гиканьем ночью,Сцеплялись восторг и озверенье.У Ольги Ивановны рабочиеНерешительно мялись в передней.Разнузданностью октябрьской непогоды,Как стадом, истоптан сад!В аллее, летом почти бездонной,Обнищавшие липы шумят.Прохор ушел, не взяв расчета,Он не вылечит больше больные кусты.На скамейке храпит чужеродный                                                             кто-то,Ругаясь из-под холодной тьмы.

Три раза перевернуться,Прежде чем взять воды из ключа.Долго дуть на остывшее блюдце.Сплевывать с левого плеча.Такая работа сторожа ЗахараХохотом раздвигала кухаркин рот!Захар да Марья — долговечная пара —В курином домике у ворот.Все перестроил докатившийся голод.Не считая шагов, вошел мужикК хозяйке, чтоб объявить ей холод.Он не желает топить паровик!Он требует съедобной пищи!Неподдельного хлеба! Жирных щей!Он находит совершенно лишнимТерпеть в ее доме обилье вещей!На этот раз Захар плюнул не влево.Как велит колдовской оборот,Но так, как вождю подобает                                                 смелость:Плюнул Захар вперед!

Подбор смертей подробен и уныл.Ольга Ивановна завяла в кресле.Рябина вымерла. Лег сенбернар без сил.Сын Прохора погиб в Полесье.Лошадиный старец, рыжий Чародей,Полуослепнув, вышел из конюшни,Побрел к воротам, тяжко захрапел,Споткнувшись о любовь кудлатой Нюшки,И умер у ракит, где он хозяйку ждал.А все-таки нахлынули просторы!Где только скудный чайник закипал,Необычайные велися разговоры!Громадный выбор свадеб, бед, удач!Заветных ценностей широкая продажа!Кипучий рынок, случай, рваный плач —И барышня кармином губки мажет,Чтоб студией отчаянье отбить.Да, это было молодости время!Вы скачку всадников не сможете забыть,Юнцов последовавших племя!

Елизавета Ивановна, куда вы?Старуха спешит на крыльцо.В грудь снежная вьюга давит,Когтями впивается в лицо.Безумны бледные взоры,Отвисла мокрая губа,Грязноватых морщин узоры,Бритая наголо голова!Она в нижней юбке идет топитьсяВ замерзшем пруду.Клавдия, дверь запри,Схвати костлявую ношу,Снежные слезы утри!«О, как я одинока, бессемейная!Смерть не так жестока,Если бы семья!»Раздается ночами сдавленный стон.Коптит лампа. Дорог керосин.Наконец-то в окне проясняется синь.Новый день у окон!

«Едем это мы ночью в поезде. А я завалился спать наверхнюю полку, потому как на станции здорово выпил.Едем, едем. Я чую — скверно мне, тошно.Нагнулся, не успел спрыгнуть, вырвало.Да как! Прямо на лысину командира.„Виноват!“ — кричу. А он осердился, ругал,Ругал, да отослал в последний вагонИ запер на сутки. Протрезвел я. Гляжу:Что-то вдруг вагон дернулся и назадПокатился. Замотался я, как чурка!Кричу, а сделать ничего не могу. ТакОбратно и покатил. И что бы вы,Бабушки, думали? Этот вагон-то, в которыйМеня посадили, на горе возьмиДа оборвись! Никто, надо быть, не заметил.Поезд-то во весь дух и шел —Прямо к белым в плен попал.Так я один и спасся. Разбил окошко,Выпрыгнул, пошел себе…» —Рассказывал красноармеец Васька,Закручивая в кухне махорку.Лизанька слушает ясноПро ту счастливую горку.Хихикает, бодрится,Хитрит, что она человек, как люди;Что-то сделать силится,Вроде мытья посуды.У красноармейца хватало добродушьяЗаседать на табуреткеРядом со старухой душной,Даже чинить ей баретки.Играет с Лизанькой в картыНеобычныйДруг,Курительный с ним досугСтановится прочной привычкой.Самое привольное место — кухня,Пока семилинейная лампа                                               не тухнет!

Аллея облысела от шаговПотока серого прохожих.Забор повален. Всякий будь готовЛягнуть поверженное тоже!Тверд, круто зелен яблок мелкий плод.Разорванных мальчишек стаяВисит во весь фруктовый перелет,Охотиться на снедь не переставая.Как босиком шагают по стеклу,Чуть-чуть ступили на дорожкуМаргаритки.Чуть-чуть ступили по руслуНедавней жизни перебитойИ призадумались! Нет силПодняться над разрухой выше,Упругих, плавнокругих крыл,Чтоб свить гнездо, хотя на крыше!Головки повернули вспятьНе кормленные светом дочки…Я вас люблю, я вас люблю опять,Сквозь все года я вас люблю,                                                       цветочки!

Поломанный, в торчках, колючках садНе оживляет пламенное лето.Благоухания не возвращаются назад,Упорствуя призывам жаросвета.На сивой клумбе неожиданно смелаВскипела вдруг одна живая роза!Без родственниц! О, как она могла,Без свежих рифм отважиться на это!Был яркий день, шел с неба плотный жар.Сад, превращенный в общие задворки,Бесцельно солнце пожирал —Дрожащий старец без подпорки!А Лизанька, с клюкой, была недалеко.Зажав в руке коробку жженых спичек,Она послушать вышла на крыльцоОт современности отсталых птичек.Ужасный вид! Как набережная                                                     после наводненья,Весь мусор лет не прибран, не прикрыт —С ночным горшком гробов объединенье!Идет, идет. Упала. Поползла.— «Цветок последний сада — мой!»Из тела ветхого углаВспых вожделенья огневой.Красноармеец отказался ей помочь.Шарахнул в сторону испуг соседку.Склерозной слабости превозмогая ночь,Ползет, ползет на алую отметку.— «Последняя красавица — моя!»Изнемогая, падает на молодой цветок.И круглую головку наклоня,Роняет роза ровный лепесток.

Она стояла на комоде,Где залежался тесный хлам,В томленье скучного бесплодьяЖелтеющий не по годам.Орешки, лифчики, сорочки,Корсет, коробки, кружева,Исписанные вкось листочки…Она стояла чуть живаОт узко спертого дыханьяНастойкой затхлой кислоты,Вся — сладостное обмираньеВпервые сказанного — ты…Ночь целую с упорством ведьмыСтучала Лизанька клюкой,То был ее протест последнийПеред затишьем под землей…

Не чудится ль цветов цепляньеПо коридорам, по дверям?Их тонкосвистное шептанье,Паденье мягкое меж рам?Они за алую головкуДолжны сразиться в темноте!Должны старухину обновкуНа влажном вынести листе!

Восстанья цветов не было.Но цветы не заняли на земле своего места.Они растут под ногами, их топчут,Они беззащитны.Восстанье их только в том, что они исчезают.

«Наскозь» (1960–1965)

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});