Читать интересную книгу Злые куклы - Елена Юрская

— Это не главное. Главное, чтобы, поехали ВСЕ. ВСЕ они…

— Так пусть?

— Пусть, — спокойно согласилась она. — Обязательно надо, чтобы поехала Жанна. Папа, это можно организовать? Ну, чтобы партия ей что-нибудь сказала или комсомол поручил? А то она не разделяет общего восторга…

— А если без цирка? — спросил Глебов.

— Зато я буду послушной девочкой следующие двадцать лет. Обещаю. — Она хихикнула и добавила: — Это даже странно, что ты так неуважительно называешь свою контору. Или это, чтоб никто не догадался, что эта песня о тебе… — пропела Ляля и положила трубку.

Последующие двадцать лет. Вот они почти прошли. И Ляля сдержала слово. Она была послушной. Послушно всплывала в памяти. Послушно разговаривала, смеялась, жила… Она даже любила его, Глебова, все эти годы. Она сдержала свое слово. А Глебов помог тогда притащить в стройотряд Жанну. Без цирка. Малой кровью.

— Я — отец Ляли. — Он встретил ее на улице, возле института, а мог бы вызвать в кабинет. Имел все основания.

— Очень почетное звание, особенно с учетом… — Она криво усмехнулась… И разбила Глебову сердце. Он был уже большой мальчик, он хорошо знал себя. Годами прислушивался… Изучал, а потому понял все сразу: простая девочка Жанна, блеклые губы, размытые черты лица, склонность к полноте и борьбе за переустройство мира. Но это была женщина, которая предназначалась только ему, Виктору Федоровичу Глебову. Видел ли он ее раньше? Помнил ли? Там, во дворе, в беседке, в объятиях Кирилла… Опять проклятый Кирилл! Это было даже странно, что все его любимые женщины прошли через руки дворника.

Любимые женщины. Он сказал это себе сразу. И с тех пор не возвращался к пересмотру этой оценки. Никогда.

Но что он мог ей тогда предложить? И что она могла от него принять? И поняла ли она, что с ним тогда случилось? Случилось как раз в ту минуту. В то лето…

— Я хочу, чтобы вы поехали в стройотряд. Иначе ваша комсомольская характеристика пострадает. Потому что после всего, что вы говорили, вам не место…

— В социалистическом обществе? — удивилась она. — Надо же… А я как раз думала, что возвращение ленинских норм — это и есть норма…

Глебов так часто слышал эти слова, что ему даже стало смешно. Какие нормы? О чем? Стабильность — это выполнение правил. А не пересмотр их. И только так можно удержать себя, удержать других, удержать страну.

— В комсомоле. Но если вы поедете, то мы готовы посмотреть на вашу деятельность… вернее сказать, на ваше прослушивание враждебных голосов и ведение враждебных разговоров… как на факт незначительный… Так как?

— Убедительно, — усмехнулась Жанна. — Очень подкупает. Я поеду. Будет весело? Вы-то с инспекцией приедете? По глазам вижу — в покое не оставите. Так что слушаюсь, товарищ начальник. Разрешите идти? И ехать?

— Угу, — буркнул Глебов.

— А отмечаться? У какого урядника мне отмечаться? — выкрикнула она, когда Глебов уже садился в машину.

— У меня, — пробормотал он и хлопнул дверью. Этого не могло с ним случиться, но это случилось. Банально, как в плохих книжках о верной любви. Одной светлой пряди на лбу было достаточно для того, чтобы взрослый, почти уже старый Глебов вдруг, внезапно… Вот тогда он и прочел «Лолиту», изъятую у одного диссидентствующего сорокалетнего подростка. Прочел и не понял. Потому что у него было по-другому, но точно так же… Потому что до того он никогда не держал в руках ничего похожего. Ничего такого, что дышало бы запретной, но чистой страстью. Слава богу, что Жанна — совершеннолетняя. Хотя это ничего не меняет. Срока за нее не получишь, но думать, даже думать — так же страшно, как этому несчастному извращенцу.

Вот уже пятнадцать лет они вместе. Он делал ей предложения. Потому что теперь это было то, что он мог ей дать. Но… Она не помнила их первой встречи. Зато помнила все остальное. Отчетливо и в деталях.

В то проклятое лето, в тот ужасный день Глебов был в деревне Холодки.

— Мы разговариваем? — тихо спросил Дамир. — А то у тебя рекламная пауза затянулась. А, Виктор Федорович? Давай, милый, обсудим, что к чему. И если у тебя есть другие кандидатуры на отсидку, то отправим в тюрьму других. Мало ли, а вдруг моя Натуся все-таки хочет за тебя? Чего ж бабе жизнь на старости лет ломать, Глебов. Не бойся, мы тебя и в столицу возьмем. Будешь как сыр в масле.

— Не сметь, — почти шепотом сказал Виктор Федорович. — Не сметь разговаривать со мной в таком тоне, — почти прошипел он. — Ясно? — добавил еще тише. Как можно тише. И — не повернул головы.

— Ладно, давай по-хорошему. — Дамир подошел к окну и положил руку рядом с рукой Глебова.

«Мы похожи на атлантов, которые держат небо», — усмехнулся Виктор Федорович и почувствовал, как страх, который полчаса назад одолевал его, постепенно испаряется. А точнее, растворяется в его визави. В его большом друге. В Дамире. Пожалуй, по жизни они могли бы выступать в равных весовых категориях.

— Ты должен помнить Толика, — тоже очень тихо, но совсем с другой, почти заискивающей интонацией спросил Дамир. — Ты помнишь Натальиного мужа Толика?

— Это угроза? — улыбнулся Глебов.

— В том-то и дело. Я не убивал. И приказа не отдавал. Я не имею к этому отношения. И друзья-алкаши — тоже. И друзья-бомжи — не имеют. И бабы у него не было.

— Ну и что?

— А то, что Толичек наш, Катин папаша, был задушен. Я делал экспертизу. Точнее, платил, чтобы все было выяснено как можно ближе к истине. И мне выяснили. Задушен был мой зятек. И оцарапан. Ногтями наманикюренными. Чудом остался лак. Так мне сказали. Чудом остался. Ты понимаешь?

— Наталья? — спокойно уточнил Глебов.

— Больше некому, — подтвердил Дамир. — Теперь, правда, есть кому… Но… Она у меня одна. Ты должен это понять. Я с ней сам разберусь. Но кто-то должен сесть.

Он замолчал. Молчал и Глебов. Просто молчал. Кажется, ни о чем не думал. Так просто молчал.

— Слушай, а что она вообще в тебе нашла? — усмехнулся Дамир, бесшумно передвигаясь в сторону двери. — Что в тебе такого есть, чтобы вот так?.. Не пойму. — Он посмотрел на Глебова цепким оценивающим недоверчивым и злобным взглядом. И, уже закрывая дверь, добавил: — Ты мне поможешь. Ты должен мне помочь. Сам понимаешь. Условия жесткие.

Глава 19

КОГДА-НИБУДЬ БУДЕТ ЛУЧШЕ

Глебов всегда запрещал ей материться. «Это не украшает ни женщину, ни язык. Ни тем более будущего законодателя». Глебов запрещал ей курить, красить волосы и носить костюмы с блестками. Он делал из нее крысу. И до поры до времени она соглашалась, что надо именно так. Что только так и надо.

Но были дни и были часы, когда она снова возвращалась к себе самой — закрывалась в ванной и орала во всю ивановскую, орала так, что не дай бог кому услышать. Она редко покупала книги. Но среди ее любимых был Лимонов и словарь ненормативной лексики. Лимонов и редактор словаря были самыми близкими друзьями. Они ее понимали…

Но с матом или без ситуацию нужно было брать в свои руки. Сраная интеллигенция могла только выдувать шары. Все остальное ложилось на их плечи. На рабочие, на татарские. Глебов рассказывал ей как-то о большой роли татарского народа в освоении России. Да чего уж там стесняться. Такой вот народ. Лихой. Лишь бы не до инсульта. Лишь бы не дядя Кондратий. Лишь бы довести начатое до конца. И Катя-Катенька… Ох…

Она — врач, дипломированный специалист. Она — большой начальник. Но если она — врач, специалист и начальник — грохнется на улице прямо здесь, то заберет ее «скорая» с пьяным фельдшером и сестрой-потаскухой. И куда ее отвезут? И куда положат? В голове стучали молоты, звенели колокола и путался какой-то Иван Петрович с неуточненным диагнозом. Куда ее положат? Да куда надо!!! Разденут и увидят — педикюр, трусы за сто долларов, грацию, выбритые подмышки, запах духов. Даже без сознания она будет иметь внушительный вид, так что шанс выжить у нее есть. А у всех остальных…

— Козел, — бормотала про себя Наталья Ивановна. — Ну какой же козел… Какой же гад! Какой гад придумал эти маленькие телефончики… — Те, первые мобильные, были такими огромными, что в кнопку можно было попасть головой и с разбега. А эти — разве можно набрать номер трясущимися пальцами? Разве можно вообще что-то увидеть, когда в голову наплывает тьма, а стук в ушах становится нестерпимым. Надо было остаться у Жанны. Надо было… Но — невозможно. — Алло, Кирилл? Это Амитова. Ты один? Работников из органов нет? Еду. — Она с облегчением отключилась и на минуту прикрыла глаза. Там, в глубине сумки, были припрятаны таблетки — раунатин, адельфан, что-то еще… Если принять их сейчас, то все остальное она сделает спокойно. Наташа опустила тяжелый зад на лавку и нащупала рукой пластинку. Повоюем. Я — не дедушка Ленин. Теперь, кроме стука в ушах, был еще и горький привкус во рту. Но это все ненадолго. Ненадолго.