Читать интересную книгу Долг - Абдижамил Нурпеисов

— Море — святыня наша.

— Понимаю...

— Ты должен еще понимать, что нам предки не оставили ни золота, ни городов. Нам оставили только предания, заветы свои да море. А мы с тобой что оставим после себя нашим потомкам? Что?! Огромную котловину, над которой днем и ночью будет дуть суховей да соленые бури бесноваться?

— Нет, ты, я вижу, ни черта не понимаешь.

— Мы тоже кое-что понимаем. Понимаем, что значит в степи вода! В ней все находило пристанище: люди, и звери, и мы с тобой! Ну ладно, оставим после себя выжженную дотла солончаковую пустыню, где птицам крылья опаляет, а зверю ноги жжет... где даже верблюжья колючка от избытка соли расти не будет, — дальше что? Что скажут потомки, глядя на эту мертвую соль?! И после этого ты хочешь, чтобы они благодарили нас да еще ставили памятники?! Ну не-ет, дорогой, не обольщайся. Да они скорее проклянут нас! И если проклятия впрямь доходят до мертвых, наши с тобой бренные останки вздрогнут и рассыплются там, под землей, в прах...

— Ох и мастер ты нагнетать страсти! Прямо-таки конец света изобразил... Какая мертвая земля? По нашим предположениям, соль не должна... Нет, все богатства Арала мы одним махом окупим неслыханным урожаем по хлопку за один-единственный год... или за два-три. На Аральской низменности, как она будет называться, наподобие Туранской, наши потомки добьются мировых рекордов по урожайности хлопка — вот так!

— Подожди! А воду откуда на такую площадь возьмете? И вообще, когда все это наступит? В какой, хотя бы примерно, срок вы намерены, как это... облагодетельствовать народ?

— Точно определить невозможно...

— Ну, а если не точно? Пять, восемь, ну пятнадцать, наконец, лет?

— Если сказать приблизительно, то эдак... лет через двадцать... Это реальней.

— Надо же, а? Все высчитали. И, говоришь, реально?

— Абсолютно! Могу хоть поклясться! — с нажимом, стараясь придать побольше убедительности своим словам, проговорил Азим. Однако глаза его были неспокойны и явно избегали твоего взгляда.

— Ах, бессмертный Ходжа Насреддин! Ах, мудрый Ходжа! — расхохотался ты.

— Прекрати! Сейчас же прекрати!..

— Помнишь случай с Ходжой Насреддином?

Азим подобрался весь, настороженно-неприязненный.

— Хан от скуки позвал к себе Ходжу Насреддина и спросил: «Мог бы ты обучить моего ишака грамоте?» Ходжа, не задумываясь, ответил: «Конечно, могу, мой повелитель...» — Знаешь эту историю?

— Ну, допустим, знаю. Так что из этого?

— А ничего. Говорят, хан грозно предупредил: «Если не сумеешь обучить моего ишака грамоте, велю отрубить тебе голову». Ходжа сложил руки на груди, поклонился: «Воля твоя, мой повелитель. Только дай мне сроку двадцать лет...» И хан согласился.

Друзья Ходжи, узнав об этом, всполошились и в страхе прибежали к нему: «Ты что, Ходжеке, спятил? Где это видано, чтобы ишака грамоте учили? Безумец, ты же головы лишишься!» А Ходжа Насреддин тогда зевнул и преспокойно ответил: «Не волнуйтесь, друзья. Через двадцать лет или хан умрет, или я умру, или ишак подохнет...» Каково, а?!. Как тут не рассмеяться было?

— Да, смешно, говорю... Ходжа Насреддин — хитрый, говорю. Ох и хитрец был, говорю...

И дядя, выпучив свои круглые и без ресниц, как у совы, глаза, зашелся было в беззвучном смехе, трясясь всем телом, сползая на стуле.

— Хватит! Перестань! — Азим, весь перекошенный, бледный, люто глянул на него. Тот поперхнулся смехом и затих. Азим все-таки не терял спасительного хладнокровия, искоса бросив на тебя взгляд, выдавил на холодном лице ехидную усмешку: — Понял я твой намек... Понял! Ну, бывай здоров...

Будто между вами ничего не произошло, он взял тебя под руку, проводил до двери и там, еще раз оценивающе глянув на тебя, простился. Холодный ветер прохватил тебя сразу. Ты направился в контору, вспомнив про всякие неотложные бумаги, которые следовало подписать. Из головы не выходил Азим. И в течение всего разговора с ним ты не раз ловил себя на том, что нет-нет глянешь на него и недоумеваешь: интересно, у кого мог ты подсмотреть эти чертовски знакомые барские замашки? Как бы то ни было, но совершенно очевидно, что где-то ты все это уже видел, тебе знакома была и запомнилась точно такая же чья-то горделивая спесь. И, будто находясь под недремлющим и строгим оком некоего незримого внутреннего стража, Азим с поразительной восприимчивостью точь-в-точь повторял все манеры и повадки того человека, кого ты сейчас никак не можешь вспомнить, повторял во всем, вплоть до того, как он на людях ходит, говорит, смеется, будто невзначай, ненароком скосив холодный взгляд, смотрит с нескрываемой иронией, с ухмылкой. И, пораженный, ты несколько раз задерживал на нем свой взгляд. И говорил он, как тот: растягивая слова, с ленцой, роняя их неохотно. Да и вообще стал держать себя со всем и, в том числе и с вчерашними друзьями, сдержанно, с отстраняющим холодком, везде и всюду проводя невидимую, но ощущаемую границу между собой и всеми остальными. Даже дома, в кругу родных, подчинял и себя и других воле того же недремлющего внутреннего стража. А незримый страж будто бы следил за ним всюду, приструнивал, наставлял: сейчас вскинь бровь, глянь свысока, а вот теперь нахмурься, а сейчас можно и усмехнуться снисходительно, краешком губ, не теряя хладнокровия.

«Где-то я видел точно такого человека? Но где?» — подумал ты и резко остановился. Оглянулся вокруг. Вот те раз... Оказывается, давно прошел мимо конторы и теперь стоял в поле, рядом с верблюдом, укрытым попоной. Увидев долговязого человека, растерянно озиравшегося по сторонам, верблюд обернулся к нему и в недоумении перестал жевать только что сорванный пучок промерзшей сухой травы...

Ты пошел по своим следам назад. Во всем теле была разбитость. Вошел в контору. Тяжело опустился в кресло и... вдруг вспомнил... да, вспомнил того, кому так ловко и безукоризненно подражал твой приятель. Вспомнил и, стукнув кулаком по столу, рассмеялся:

— Ах, дьявол! Надо же!

Все пять лет учебы в институте Азим жил у своего дяди, начальника крупного строительного треста. Именитый был человек! Каких только правительственных наград не имел при жизни! Каких только почетных званий у него не было! Многие экстравагантные здания, ныне украшающие столицу, воздвигнуты им. Будучи студентом, ты как-то раза два заходил с Азимом в этот дом. Вот тогда-то ты и увидел знаменитого строителя. Помнится, когда впервые вслед за Азимом ты вошел в комнату, дядя его читал в кресле газету. Он отнюдь не спешил замечать твое присутствие. Прошло какое-то время, прежде чем медленно, поверх газеты он скосил ленивый взгляд на долговязого незнакомого парня. И сразу стало вдруг не по себе, когда взгляд прославленного строителя, не соизволив хоть бегло скользнуть для начала по лицу, почему-то остановился на торчащих из куцых штанов голенастых твоих ногах... Помнится, говорил он врастяжку, постанывая, будто с усилием выдавливая из себя слова, и смеялся скупо, бесстрастно, лишь по крайней необходимости, роняя отрывистые «кха-ха-ха», не смеясь даже, а сыто отпыхиваясь... И в этом знающем себе цену самоуверенном человеке ты ощутил тогда незыблемую тяжесть холодно-иронической, расчетливой мысли, отчего весь он с головы до пят был словно налит свинцом. «Бо-ольшой же ты артист, братец Азим! Ох, большой! Только мало кто об этом догадывается...» — усмехнулся ты и тут же снова подумал о его неожиданном приезде, озадачившем многих в ауле. Ну, допустим, опасения Сары-Шаи — сущий бред, и тогда с какой стати понадобилось ему ни с того ни сего примчаться в аул, в канун Нового года, в самую стужу? Тут, конечно, есть какая-то тайна. И до этого Азим приезжал в родные места, но это бывало всегда весной или летом, когда вся степь Приаралья благоухала, и к тому же он всегда заблаговременно предупреждал о своем приезде район, а район со своей стороны не замедлял передать кому следует весть о дне и часе прибытия знаменитого земляка. И в ауле в день приезда царило необычайное оживление. И стар и млад с утра не находили себе места. Захваченная радостью взрослых, беспокойством ожидания, подстегивая себя прутиками, резвой шумной ватагой носилась по аулу ребятня. Иные часами не слезали с крыш домов — едва мелькнет что-то вдали или взвихрится бродячий столб пыли, как срывались они и, не разобравшись толком, мчались к совиноглазому дяде. Если гость прибывал особым рейсом по воздуху, то за ним по суше по-над берегом следовал эскорт легковых машин.

Однажды произошло и вовсе невероятное: к великой радости аульчан, в их залив вошел красивый белый пароход и все три дня, пока Азим гостил у земляков, простоял на «рейде» аула на якоре. Старики, гордые и восхищенные, качали головами: «Пай-пай! Да не угаснут его слава и могущество!..»

Так что же теперь стало с ним? Ты в недоумении встал, зашагал по нетопленому кабинету — и вдруг замер на середине, под лампочкой на потолке, будто споткнулся. Нет-нет... неспроста все это, что-то кроется за этим. Ты вспомнил, что прежде его неизменно расхваливали на все лады, и только с недавних пор в адрес преобразователей Арала в печати появилась некая, хоть и смутная, критика, и она, к удивлению аульчан, прошлась и по Азиму. Еще стали до вас доходить слухи, что в институте, возглавляемом Азимом, не все спокойно. В этом ты сам убедился, случайно оказавшись в тот раз на дискуссии. Тот самый молодой худощавый мужчина, не переставая учтиво называть руководителя своего «Аз-ага», выдал ему, что называется, по первое число. Другой, скорее всего, такого наскока не потерпел, схлестнулся бы насмерть, но Азим... Вот бестия! Председательствуя, имея, казалось бы, все возможности укротить соперника, он тем не менее держался с таким достоинством и невозмутимостью, что даже у тебя вызвал невольное восхищение.