Читать интересную книгу Жизнь способ употребления - Жорж Перек

На следующий год Грегуар Симпсон получил стипендию, которая была невелика, но все же позволяла ему, по крайней мере, выживать, избавляя от необходимости искать и находить какую-нибудь работу. Но вместо того, чтобы заняться учебой и защитить диплом лиценциата, он заболел неврастенией, погрузился в странную прострацию, из которой, казалось, ничто не могло его вывести. У тех, кому довелось с ним встречаться в то время, складывалось впечатление, что он жил словно в состоянии невесомости, пребывая в бесчувственности и безразличии ко всему происходящему: к погоде, времени, информации, которая продолжала поступать к нему из внешнего мира, но которую он был все менее расположен воспринимать; его жизнь становилась все более однообразной, он одевался всегда одинаково, питался каждый день в одной и той же забегаловке, где, не присаживаясь, прямо у стойки поглощал одну и ту же еду — «комплексный обед», то есть стейк с жареной картошкой, большой бокал красного вина, чашку кофе, — а каждый вечер в глубине кафе строчку за строчкой читал «Монд», хотя иногда сидел дома целый день, который уходил на раскладывание пасьянса и стирку в розовом пластмассовом тазу одной из четырех имевшихся у него пар носков и одной из трех имевшихся у него рубашек.

Затем наступил период долгих прогулок по Парижу. Он болтался бесцельно, брел наугад, смешивался с толпами служащих по окончании рабочего дня. Он шел вдоль витрин, заходил в каждую галерею, медленно проходил через крытые пассажи девятого округа, останавливался перед каждым магазином. С одинаковым вниманием он рассматривал деревенские комоды, ножки кроватей и пружины матрацев у мебельщиков, искусственные венки в похоронных бюро, карнизы для занавесок у галантерейщиков, «эротические» игральные карты с супергрудастыми красотками у торговцев парижскими сувенирами («Mann sprich deutsch», «English spoken»), пожелтевшие фотографии в художественных студиях: карапуз с круглым, как полная луна, лицом в сшитом на заказ костюмчике моряка, некрасивый мальчик в фуражке для игры в крикет, подросток с приплюснутым носом, мужчина бульдожьей внешности перед совершенно новой машиной; шартрский собор из свиного сала у колбасника, юмористические визитные карточки в лавке «Сюрпризы и Розыгрыши»:

блеклые визитные карточки, типы бланков, объявления граверов:

Иногда он давал себе смехотворные задания — например, пересчитать в XVII округе все русские рестораны и составить маршрут, который соединил бы их, но так, чтобы пути следования ни разу не пересеклись, — но чаще всего выбирал какую-нибудь нелепую цель — сто сорок седьмую скамью, восемь тысяч двести тридцать седьмой шаг, — и часами сидел на какой-нибудь зеленой деревянной скамейке с чугунными ножками, отлитыми в форме львиных лап, где-нибудь в районе Данфер-Рошро или Шато-Ландон, или застывал как статуя напротив торговца торговым оборудованием, выставлявшего за стеклом кроме манекенов с осиной талией и демонстрационных подставок, демонстрирующих лишь самих себя, еще и целый набор транспарантов, этикеток и табличек:

которые он рассматривал по нескольку минут, словно размышляя о парадоксальности, присущей подобным витринам.

Затем он все чаще оставался дома и начал понемногу терять всякое представление о времени. Как-то его будильник остановился на четверти шестого, и он даже не подумал его завести; иногда у него свет горел всю ночь; иногда проходили день, два, три, а то и целая неделя, в течение которых он выходил из своей комнаты лишь для того, чтобы дойти до туалета в конце коридора. Иногда он выходил из дома около десяти часов вечера и возвращался уже утром в своем обычном состоянии и, похоже, ничуть не устав от бессонной ночи; он ходил на Большие бульвары смотреть фильмы в грязных кинотеатрах, вонявших хлоркой; он просиживал в кафе, открытых всю ночь, часами играл в электрический бильярд или поверх своей чашки кофе искоса разглядывал подвыпивших гуляк, печальных пьяниц, жирных мясников, моряков, девиц.

Последние полгода он практически не выходил из своей комнаты. Время от времени его встречали в булочной на улице Леон-Жост (которую в то время почти все еще называли улицей Руссель); он клал на стеклянный прилавок монету в двадцать сантимов, и если булочница поднимала на него вопрошающий взгляд, — так было сначала, да и то всего несколько раз, — он лишь кивком головы указывал на багеты в плетеных корзинах, а пальцами левой руки делал жест, напоминавший ножницы, который означал, что ему нужна только половинка.

Отныне он уже ни к кому не обращался, а когда ему что-то говорили — отвечал лишь глухим бурчанием, которое отбивало всякое желание с ним общаться. Время от времени замечали, как он приоткрывает дверь, дабы убедиться, что никого нет у туалетной комнаты на лестничной площадке, и выходит набрать воды в розовый пластмассовый таз.

Однажды Труайян, его сосед справа, возвращаясь к себе около двух часов ночи, заметил, что в комнате студента горит свет; он постучал, не получил ответа, постучал еще, немного подождал, толкнул дверь, которая оказалась не запертой. Грегуар Симпсон лежал на кровати, в верхней одежде, с широко раскрытыми глазами и курил, удерживая сигарету средним и безымянным пальцами и стряхивая пепел в старый шлепанец. Когда Труайян вошел, студент даже не поднял глаз; Труайян спросил у него, не болен ли он, не принести ли ему стакан воды, не нуждается ли он в чем-нибудь, но тот ничего не ответил; и только когда Труйаян легонько дотронулся до его плеча, словно желая удостовериться, что он еще жив, тот резко отвернулся к стене, прошептав: «Отвяжитесь».

Через несколько дней он исчез уже окончательно, и никто так никогда и не узнал, что с ним сталось. В доме большинство склонялось к тому, что он покончил с собой, а некоторые даже уточняли, что он бросился под поезд с моста Кардине. Но доказать это никто так и не сумел.

Спустя месяц управляющий, которому принадлежала эта комната, распорядился опечатать дверь; по истечении второго месяца он вызвал судебного исполнителя, дабы установить незанятость помещения, и выкинул находившиеся внутри скарб и пожитки: узкая короткая банкетка, едва способная служить кроватью, розовый пластмассовый таз, расколотое зеркало, несколько грязных рубашек и носков, кипы старых газет, колода из пятидесяти двух заляпанных, засаленных и рваных карт, будильник, остановившийся на четверти шестого, металлический штырь, заканчивающийся на одном конце шурупом, а на другом — пружинным клапаном, репродукция портрета эпохи кватроченто, изображающего мужчину с энергичным, хотя и оплывшим лицом и крохотным шрамом над верхней губой, переносной электрофон в чехле из кожзаменителя гранатового цвета, рифленый радиатор воздушного типа, модель «Congo», и несколько десятков книг, в том числе работа Рэймона Арона «Восемнадцать лекций об индустриальном обществе», заложенная на странице 112, и седьмой том монументальной «Истории Церкви» Флиша и Мартена, за шестнадцать месяцев до того взятый в библиотеке Педагогического института.

Несмотря на явно английскую фамилию, Грегуар Симпсон не был англичанином. Он приехал из Тонон-ле-Бэн. Однажды, еще до того, как им овладела эта фатальная прострация, он рассказал Морелле, что когда-то маленьким мальчиком играл на барабане в колонне матагассьеров на празднике в День середины поста. Мать, работавшая швеей, даже сшила ему традиционный костюм: красно-белые клетчатые штаны, просторную синюю рубаху, белый хлопчатобумажный колпак с кисточкой, а отец купил картонную маску, напоминавшую кошачью морду, в красивой круглой коробке с арабесками. Гордый, как царь парфянский, и серьезный, как Папа Римский, он прошел с процессией по улицам старого города от площади дю Шато до ворот Алленж и от ворот Рив до улицы Сен-Себастьян, после чего отправился в верхний город Бельведер объедаться приправленной можжевельником ветчиной, запивая ее белым вином «Ripaille», светлым, как ледниковая вода, и сухим, как кремень.

Глава LIII

Винклер, 3

Третья комната квартиры Гаспара Винклера.

Именно здесь, напротив кровати, у окна находилась квадратная картина, которую мастер пазлов так любил и на которой были изображены трое мужчин в черном, стоящие в какой-то прихожей; это была не живописная работа, а ретушированная фотография, вырезанная из «Юного иллюстратора» или «Театральной недели». На картине была изображена первая сцена третьего акта жалкой мелодрамы «Утраченные амбиции», скверной имитации в духе Анри Бернстейна, поставленной режиссером по имени Полен-Альфор, где два секунданта явились к герою — его играл Мак Корней за полчаса до дуэли, которая оказалась для него фатальной.

Маргарита нашла эту фотографию на дне одной из коробок со старыми книгами, которые в то время еще продавались под арками театра «Одеон»: она наклеила ее на холст, подфактурила, подкрасила, поместила в рамку и подарила Гаспару по случаю их переезда на улицу Симон-Крюбелье.