Читать интересную книгу Правдивое комическое жизнеописание Франсиона - Шарль Сорель

В таком виде дошли мы до деревни, где происходила свадьба, и мой камердинер оставил лошадей на постоялом дворе до тех пор, покуда они нам не понадобятся. Мы направились прямо к отцу невесты, деревенскому пентюху, которому я предложил свои услуги. Он отвечал мне, что уже нанял музыканта и дал ему в задаток шестнадцать су, обещав ефимок за день работы.

— А я возьму с вас только пол-ефимка за себя и своего сотоварища, — сказал я, — и к тому же берусь стряпать на кухне, в чем мы большие мастера, ибо служили первыми ложкомоями в гостинице «Оборот» [171].

Услыхав про такую дешевку, он согласился взять нас, по совету жены, не желавшей лишних расходов. Вскоре заявился второй музыкант, и дело не обошлось между мной и им без маленькой ссоры. Он говорил, что его наняли накануне вечером и что пришел он за версту, я утверждал, что пришел нарочито для свадьбы за восемь верст и что подрядил меня две недели тому назад такой-то человек, заходивший в мою деревню; на сем основании резоны мои были признаны более вескими, а музыкант хоть и удержал свой задаток, но удалился весьма недовольный.

Мы принялись хлопотать на кухне, и Клерант, который иногда расспрашивал своих людей, как готовят для него всевозможные лакомые блюда, состряпал бы отличные соуса, если б было из чего; но на сей раз мы удовольствовались тем, что смастерили все на грубый манер по совету некоего господина эконома, заходившего к нам время от времени. Как только отошла обедня, накрыли на стол, и вся компания, разместившись, принялась за еду. Наша мещаночка сидела на одном из почетных мест, так как невеста была дочерью ее виноградаря; мне удалось ее рассмотреть, и признаюсь вам, что никогда не видал более красивой женщины. По окончании трапезы молодожены стали у стола, на коем возвышался прекрасный медный таз: после каждой монеты, которую гости опускали туда в виде подношения, они благодарили великолепным реверансом, склонив голову набок. Те, кто давал две серебряные монеты, были так падки до славы, что бросали их одну за другой^ дабы обратить на себя внимание. Мещаночка поднесла две серебряные вилки; какая-то селянка две железные для доставания мяса из горшка, с уполовником вместо ручки; другая — щипцы и клещи, — таким образом, все подарки носили форму рогов, что было дурным предзнаменованием для бедного простофили. После этих гостинцев он простоял со своей молодой с добрых четверть часа, дожидаясь, не поднесут ли ему еще чего-нибудь. Затем они удалились и принялись считать расходы, но, увидав, что свадьба принесла им только убыток, разревелись самым отчаянным образом, а так как я оказался неподалеку, то пришлось мне всячески их утешать. Тут подошел к ним отец новобрачной и объявил, что сеньор разрешает всей компании потанцевать в замке, а посему пусть они идут впереди шествия вместе со скрипачом. Я настроил свой инструмент и, заиграв первый пришедший мне на память мотив, двинулся в качестве предводителя всего сборища. Звуки цимбал были многим не по вкусу, а поэтому Клеранту пришлось оставить их в бездействии. Но, шествуя передо мной, он откалывал такие ловкие па и коленца, что, не будь я с ним знаком, наверное, счел бы его лучшим скоморохом на свете. По приходе во двор замка я заиграл хороводную, и почти вся компания пустилась танцевать. Затем я перешел на плясовую и на куранты, каковые мои пентюхи исполнили преуморительным образом, чем немало меня позабавили, так что я не пожалел о своей замечательной метаморфозе. Кроме того, мне было любопытно послушать пересуды нескольких старух, сидевших подле меня; они обзывали родителей молодоженов сквалыгами за то, что те наняли одну только скрипку и поскупились на порядочное угощение.

— Ей-ей, — говорила одна из них, — когда я выдавала старшую свою дочь, Жанету, то осталось столько мяса, что на другой день — а было то в четверток — пришлось позвать священника доедать: не то бы все протухло до воскресенья; да еще к вечеру одарили всех бедняков на деревне. А что до музыки, так мы подрядили на свадьбу всю банду трубачей, вот как!

Остальные судачили в том же духе, не обращая на танцы никакого внимания. Особливо занимали меня разговоры одного юного простофили с господской служанкой. Он увязался за ней с игривым хохотком и, отвешивая ей поклоны, вихлял задом и мял поля шляпы.

— Как живете-можете, Робэночка? — обратился он к ней, — С чего это вы строите из себя сахарную святошу? Сдается мне, засела в вас какая-нибудь хворь.

— Не вы ли сглазили, — огрызнулась та.

— Да-с, милочка, вы теперь уже девица на выданье, — продолжал паренек, — скоро ли кто-нибудь вас прихватит, как всех прочих? Морозец-то в нынешнем году знатный: все посевы хватило. Может, и вас схватит.

— Тех хватает, кто не улетает, — отбрехалась служанка. — Посмотрите-ка на этого молодца: откуда что берется! С чего это он раскудахтался, как теткина наседка; не видать ему моего проса, как своего носа.

Тут мой пентюх присмирел, так как весьма чтил сию девицу, да и серебряный полукушак, надетый на ней, был могучей цепью, притягивавшей его сердце! ибо надобно вам знать, что как только какая-нибудь служанка опояшет чресла этим дивным украшением, так не найдется такого лакея или бедного поселянина, который не бросил бы на нее столько же умильных взглядов, сколько кот на говядину, подвешенную на крючке. А потому заговорил он с ней таким несуразным голосом, что я не мог разобрать, плачет он или смеется:

— Н-да, старуха моя мне про вас говорила.

Но так как она ему ничего на это не ответила, то он повторил ей те же слова раза четыре или пять и дергал ее при этом за руку, чтоб обратить на себя ее внимание, полагая, что она дремлет или не думает о нем.

— Я не глухая и отлично все слышу, — отозвалась служанка.

— Для вас прицепил к шляпе шнур аквамалиновый, — продолжал крестьянин, — ибо моя крестная сказывала, что вы очинно этот цвет уважаете и износили аж с три таких исподницы. Намедни, идучи к винограднику, нарочно сделал крюк шагов на сто проселком, чтобы на вас поглядеть, да так и не поглядел; и кажинную ночь только о вас думаю-с, так уж мы в вас втюримшись; ей-ей, сто раз хотел биться о заклад со свояком нашим, с Мишо Купьером, что хоть целый день скакать на его большой кляче, а не найдешь девки такого приятного вида, потому как вы бричка во языцех во всей нашей округе по скромности и мягкости нрава.

— Что же это вы насмешничаете? — возразила служанка. — Вам бы только языком трепать.

— Ей-богу же нет, — поклялся парень.

— Брешете, — отвечала та.

— Н-да, — заладил он снова, — старуха моя, н-да; старуха мне про вас говорила, как я вам уже сказывал; коли вы хотите под венец, так только слово скажите.

Никогда еще не признавался он служанке так откровенно в своих намерениях, после чего, желая доказать, как сильно он ее любит, прошелся с ней в плясовой, задирая ноги и трепыхаясь руками и всем телом с такими выкрутасами, что его можно было принять за полоумного, бесноватого или одержимого падучей болезнью. Я нагляделся еще на многие всякие дурачества, но пришлось бы слишком долго их описывать. Довольно будет сказать, что я видел там совсем другие приемы любовного искусства, нежели те, о коих повествует нам сладостный Овидий.

Клерант внимательно следил за всеми происшествиями, а по прибытии большой толпы дворян, проследовавшей в залу замка, не глядя на свадьбу, он отправился за ними или, вернее, за мещаночкой, которая тоже туда вошла.

— Эй, кум, — обратился к нему сеньор, заметив его забинтовую голову, — кто это проломил тебе футляр твоего рассудка?

— Человечица, у которой его нет, — возразил Клерант, изменив голос, насколько мог. — У меня такая злая жена, что, вероятно, сам дьявол вселился в ее тело. Ах, господа, сердце мое разрывается — так я от нее страдаю! Один бог ведает, сколько раз я пытался ее образумить, колотя смертным боем, но ничего из этого не вышло, хоть и говорят, будто особы ее пола одного нрава с ослами и орехами, от которых не получишь никакой пользы, Пока не ударишь по ним как следует. Я по ремеслу своему — бочар и играю на цимбалах только по праздничным дням. Намедни, выбившись из сил, чтоб прекратить ее брань, я засадил ее (с помощью работника) в огромную бочку и прикрыл отверстие доской, так что могла она дышать только через дыру для затычки; после того взял я свои кладки и спустил по ним сосуд в погреб, а затем вытащил его наверх и снова спустил как можно быстрее, дабы жена там помучилась и раскаялась в нанесенной мне обиде. Но, в противность всем моим чаяниям, прикладывала она губы к окошку своей конуры всякий раз, как ей это удавалось, и говорила мне невыносимые пакости. В конце всех концов я был вынужден оставить ее там, пока ее гнев не поостынет. Под вечер обуяло меня проклятое желание получить с ней обычное свое удовольствие, к коему я настолько привык, что не могу обойтись без него ни одной ночи, ибо испытываю такие страдания, словно меня жгут на медленном огне. Тем не менее я не хотел выпускать ее из бочки, боясь, как бы не учинила она мне какой-либо гадости, что делала уже не раз по меньшим поводам.