Читать интересную книгу Несколько печальных дней (Повести и рассказы) - Василий Гроссман

- Ах, я знаю, о ком вы говорите, - сказала Гагарева, - его уже нет, он был начальником краевого земельного управления в период сплошной коллективизации. У нас на активе как раз много об этом говорили.

- Ну бог с ним, - сказала Котова, - я уж не знаю, но здесь он был невыносим. Ночью как-то меня разбудили, позвали к нему. Сидит на постели: "Доктор, меня мутит". Я уж тогда не утерпела: "Вы объелись за ужином, стыдно вам должно быть беспокоить меня, старуху, ночью".

- Да, - задумчиво проговорила Гагарева, - всякие бывают люди.

Котова жила одиноко, и Гагаревой нравилась ее беленькая, чистая комната, маленький "отдельный" садик перед окнами. Этот садик ей казался приятней богатого и большого парка, и она охотно сидела на ступеньке - с книжкой, подле кадки с розовым олеандром.

Отдыхающие большую часть времени проводили на пляже. Но даже среди самых завзятых купальщиков и любителей солнца выделялась Горячева. Море ее поразило, и Горячева точно влюбилась. С утра она спешила завтракать, и, положив в мохнатое полотенце груш, винограду, шла по дорожке к пляжу.

- Горячева, подожди, вот покурим, вместе пойдем, ты что, боишься на двадцать одну минуту опоздать?! - кричали ей санаторные остряки. - Не бойся, на скалы номерков не вешают.

Торопливо раздевшись, она кидалась в воду и плыла, как плавают деревенские девушки, вытягивая шею и жмурясь, молотя по воде ногами, захлебываясь от брызг, которые сама же поднимала сильными и неумелыми руками. На лице ее бывало столько детского удовольствия и даже недоумения она словно не верила, что может быть так хорошо. Она купалась часами и часто не приходила к обеду. Ей особенно нравились эти обеденные часы на берегу, когда пляж пустел и волны постепенно захватывали и уносили виноградную кожуру, окурки, огрызки груш и яблок. Горячева помогала воде очищать пляж, и когда мусор бывал весь убран и лишь волна постукивала галькой да шуршала в песке, она лежала на животе, подперев скулы ладонями, и упорно, точно ожидая чего-то, глядела на сверкающую гибкую воду, на пустынный каменистый берег. Ей хотелось, чтобы подольше берег оставался пустынным, и она огорчалась, слыша сверху колокол после мертвого часа и голоса купальщиков. Это было ей самой странно - ведь многие отдыхающие оказались ей знакомыми, простыми, веселыми людьми. Среди них был Иван Михеевич, депутат Верховного Совета, раньше работавший бригадиром в колхозе, на поля которого выезжала Горячева со своим комбайном; встретила она двух колхозниц, украинок, с которыми вместе была в Москве на совещании. Одна из них заканчивала Промышленную академию, вторая - Станюк - работала в Верховном суде УССР. Был в доме отдыха директор Донецкого угольного треста, несколько лет тому назад работавший забойщиком. Горячева узнала его - они в один день получали ордена в Кремле. Все эти люди были ей приятны, близки с ними она чувствовала себя хорошо. Но все же, оставшись одна на пляже, она испытывала облегчение. Она слушала шум воды, вспоминала, как девчонкой бегала купаться и, надувая пузырем сорочку, переплывала возле мельницы реку. Потом она глядела на море и купалась множество раз...

Ее начали дразнить сразу, в один день, - все подсмеивались над ней.

Иван Михеевич сказал:

- Ну вот, комбайнер, приехала холостой, а домой давай телеграмму, что мужа привезешь.

Станюк, усмехнувшись, сказала ей:

- Дывысь, Горячева, как бы тут не схудла кила на два чи на три.

Даже Гагарева вечером знала новость, хотя к морю никогда не спускалась. Встретив в стеклянном коридоре Горячеву, она ей сказала:

- Доктор Котова все беспокоится, как бы вы не получили невроза сердца от солнечных ванн, а я слышала, что надо опасаться лунных.

- Каких лунных? - удивилась Горячева, впервые жившая в южном доме отдыха.

Дело было в том, что Горячева познакомилась с полковником Кармалеевым из соседнего дома отдыха командного состава РККА. Они поговорили немного, потом пошли в воду. Он ей рассказал, что только сейчас врачи разрешили ему купаться после ранения, полученного в августе 1938 года. Горячева со страхом следила, как он заплывал, ей все казалось, что от стремительных, сильных движений у него откроется рана на груди, затянутая розовой, свежей кожей. А иногда ей казалось, что лицо у него бледное, а не коричневое от загара. Иногда они гуляли, она спрашивала:

- Не устали?

- Что вы, с чего это? - обиженно спрашивал он.

Он был на четыре года старше ее, но их жизненные истории имели много общего - он тоже до 1926 года был деревенским комсомольцем, а затем поехал на Дальний Восток в пограничные войска. Окончив службу, он поступил на командные курсы и остался на Дальнем Востоке. Он казался очень спокойным человеком, говорил медленно, слова произносил внятно; двигался он легко и быстро, но, так как движения у него были размеренные и четкие, он казался несколько медлительным. Горячеву смешило, что он говорит с ней учительским тоном, и она сказала ему как-то об этом. Он смутился и ответил, что это привычка: ведь ему приходится часто втолковывать, объяснять младшим командирам и красноармейцам.

- Что ж я, младший командир? - обиженно спросила Горячева. - Я ведь, если перевести на военное, постарше полковника.

- Да, не меньше чем комкор, - улыбаясь, сказал он. Зубы у него были такие прямые и ровные, что казались сплошной белой полоской, волосы русые и, должно быть, очень мягкие, глаза - светлые, серьезные, невеселые.

Два дома отдыха следили за их отношениями, посмеивались, шутили, но отношения их с первых же дней были так просты и ясны, что ни Горячева, ни Кармалеев не смущались и продолжали по вечерам вместе уходить в парк, взявшись за руки, шли к морю. Он приносил ей в столовую какой-то особенный виноград, а по утрам шел на почту и, добыв газету, не прочитав ее, относил Горячевой.

Товарищи смеялись над ним и говорили:

- Вот Александр Никифорович, будешь мужем замнаркома, она попросит, и тебя с Дальнего Востока переведут в Москву, в Академию Генштаба, заживете...

Он спокойно улыбался и молчал.

Гагареву особенно взволновало это маленькое событие, интересное и важное только для Горячевой и Кармалеева. Она с доброжелательством, примиренностью, грустью следила за Горячевой. Ей казалось, что существует закон, который управляет судьбами поколений. "Вот теперь, - думала она, пришла их очередь быть счастливыми! Пусть будут счастливы!" И она вспоминала времена своего студенчества - политические споры, поездки на Воробьевы горы, годы эмиграции, когда муж ее бежал из царской каторги за границу и она, бросив ученье, поехала к нему во Францию... Она даже гордилась тем, что философски осмыслила время, русскую жизнь, поняла смысл движения, смысл всех жертв. "Да, да, - думала она, - это так, мы недаром боролись и страдали, недаром наши поколения приносили себя в жертву". Она много думала, и мысли эти ее так занимали, что она перестала заходить к Котовой, а проводила время в одиночестве. Она почувствовала уже гордость оттого, что все ей понятно, и снисходительно, с доброй усмешкой глядела на окружавших ее молодых людей.

В последние дни августа неожиданно пошли дожди: говорили, что это случается исключительно редко, раз в десять - пятнадцать лет. Горы были закрыты облаками, с моря дул холодный ветер, дождь принимался накрапывать по нескольку раз в день. Многие отдыхающие уехали. 26 августа уехала Горячева. Она бы осталась, пожалуй, но 26-го уезжал Кармалеев, его вызывали телеграммой на Дальний Восток. Горячева решила проводить его до Москвы. А Гагарева осталась - ей плохая погода не мешала. Она привезла с собой из Москвы галоши, плащ и, не боясь мелкого дождя, продолжала прогулки по посыпанным галькой дорожкам. Ей даже нравилась эта погода, она больше подходила к ее настроению, особенно хорошо думалось в эти серые грустные дни...

...Как-то в ноябрьский день перед концом работы Га-гарева зашла в кабинет к Горячевой. Горячева в это время говорила с приехавшим с периферии инструктором.

- Вам надолго? - спросила у нее Горячева.

- Нет, нет, пожалуйста, я подожду, у меня дело совсем особое, улыбаясь, сказала Гагарева, усаживаясь на диван. Она смотрела на лицо Горячевой, освещенное настольной лампой, и думала: "Загар сошел, и похудела сильно, работает уж очень много, дни и ночи, скучает, должно быть, по мужу".

Когда инструктор ушел, Гагарева, смеясь и смущаясь, сказала:

- Товарищ Горячева, мне вот что хотелось вам сказать, я ведь знаю, какую позицию вы заняли в моем деле в прошлом году. И сейчас мне хотелось поделиться с вами радостью - дело дочери пересматривают. Она, возможно, скоро вернется в Москву.

Они поговорили несколько минут, потом Горячева спохватилась, что у нее коллегия, и ушла. Гагарева зашла в секретариат и сказала секретарю Горячевой:

- Лидия Ивановна, знаете, ко мне, возможно, дочь приедет!

И строгая секретарша, посмотрев в лицо Гагаревой, рассмеялась и пожала ей руку.