А как она заорала на нас, когда мы все вместе закурили на скамейке в саду. На ней просто лица не было, одни трясущиеся губы и пронзительные голубые глаза, надо добавить, что это были очень злые и страшно безумные глаза.
От ее крика Мнемозине с Верой стало так плохо, что они целый час на пару блевали за сараем у поленницы дров.
– Еще немного, и я окочурюсь раньше своих родов, – зарыдала Мнемозина.
– А я или загнусь, или рожу какого-нибудь заморыша, – всхлипнула Вера.
– А у меня вообще может выкидыш быть, – поддержала их Капа.
– Ну, тебе-то еще рано, – с сомнением поглядели на нее Вера с Мнемозиной.
Уже темной ночью мы все вместе сидели на сеновале в курятнике, и пили бутылку «Каберне», которую я тайком принес из нашего сельпо.
Кстати, мы всегда пили только легкое вино и курили легкие сигареты, да и вообще курили очень редко.
Самой заядлой курильщицей у нас была Капа, а мы уже курили за компанию с ней. Тусклый фонарь, освещавший курятник, упрямо подчеркивал торжественную унылость наших лиц.
Икона Николая Угодника, висящая в углу курятника, над длинным насестом, на котором сидели притихшие куры с петухом, придавала нашему временному пристанищу удивительную атмосферу метафизической близости, словно нас заранее связал друг с другом Он, самое Высшее и Вечное на свете Существо и Начало, Бог…
– Я думаю, надо сделать так, чтобы у Нонны не было времени обращать на нас внимание, – вдруг прошептала Мнемозина.
– А как это?! – удивилась Капа.
– Наверное, давать ей каждый раз в пищу слабительное, – предположила Вера.
– Молодец! – радостно поглядела на нее Мнемозина.
– Да, но кто же тогда будет у вас принимать роды?! – забеспокоился я.
– Ты и примешь, ты же вроде как медик, – усмехнулась Мнемозина.
– Вообще-то я могу сделать вам кесарево сечение, у меня и набор скальпелей с собой есть, и шелковая нитка с хирургической иглой, – оживился я, однако мои жены восприняли мои слова безо всякого воодушевления.
– Это что же получается, если ты учился на хирурга, и всю жизнь вскрывал каких-то покойников, то теперь тебе не терпится разрезать нам животы?! – возмутилась Мнемозина.
– Пожалуйста, не нервничай, ты совсем неправильно меня поняла, просто я имел в виду, что в случае внезапного отхождения околоплодных вод и вашего критического состояния, я смогу сделать вам кесарево сечение, чтобы спасти и вас, и наших детей! – обиженно вздохнул я.
– Извини, но мы просто не поняли друг друга, – улыбнулась Мнемозина, и, крепко обняв, поцеловала меня.
Вслед за этим последовали благодарные поцелуи от Веры и от Капы. После распития бутылочки, мы уснули вчетвером на сеновале, тесно прижавшись друг к другу.
Поскольку Нонна Львовна всех нас уже достала, как выразилась Капа, то на следующий день мы вместе с куриным супом подмешали ей изрядную долю измельченной коры крушины, которой в достаточном количестве росло неподалеку от нашего дома.
С этого дня Нонна Львовна нас уже ничем не донимала, ибо ее саму донимали спазмы кишечника и постоянно возникающий понос.
Стоило ей чего-нибудь поесть, как она тут же летела пулей в наш деревенский сортир, стоящий во дворе нашего дома, а поскольку выгнать ее оттуда не было никакой возможности, то я рядом по соседству выстроил для нас еще один сортир.
А через три дня, ближе к вечеру, у Мнемозины начались родовые схватки.
Все было настолько неожиданно, что мы все растерялись. Бедная Нонна Львовна уже в который раз сидела в сортире, и ни о чем не думала, кроме своего поноса.
– Нонна Львовна, помогите! – закричали мы все вместе с Верой, и с Капой у двери сортира, оставив Мнемозину лежать одну на кровати.
– Да, как же я вам могу помочь, если у меня желудочное расстройство! – закричала в ответ Нонна Львовна.
– Не знаю, – чуть не расплакался я от бессилия.
– Зато я знаю, – сказала Капа, – мы вас, Нонна, посадим в избе на горшок, чтобы вы были рядом, а вы будете давать нам советы, а в случае необходимости, подвинем вас с горшком к роженице!
– Но это же вульгаритэ! Чтобы я сидела на горшке, да еще при постороннем мужчине! – заохала из сортира Нонна Львовна.
– У нас нет времени! – закричала Вера. – Поэтому, если не хотите, чтобы мы силой выломали дверь и силой вас не усадили на горшок, то проявите свою добрую волю!
– Хорошо! – тяжело вздохнула Нонна Львовна. – Только пусть ваш Ося посидит во дворе на скамеечке. Думаю, мы с вами и без него управимся!
– Слышал, что она сказала, иди в сад и садись на скамью! – быстро скомандовала Вера.
Я послушно убежал в сад, где сел на скамейку и закурил…
Потом расплакался от волнения и даже сигарету выронил…
Правая моя рука дрожала как живое и отдельно существующее от меня разумное существо, я гладил ее левой рукой, дотрагиваясь ногами до сухих голых пней к которым была приколочена доска скамьи…
Скамья тоже была живой, она вздрагивала подо мной как женщина, ощущающая меня всем телом…
Во всех окружающих меня предметах таилась какая-то своя особенная и таинственная жизнь…
Все жило одной Вечностью, ощущая ее и расплачиваясь за нее своей жизнью…
Люди, время, деревья, животные и просто холодные, молчаливые предметы, даже камни что-то говорили на своем таинственном языке…
Надо было только уловить и почувствовать их дыхание… Поток их неслышимого и дрожащего голоса…
Чтобы за долю секунды обрести его в себе, и поймав его, побрести уже по небу, в даль, за горизонт, где спрятались дремлющие облака… Хранящие в себе еще одно исчезновенье…
Из избы доносился какой-то шум и крики Мнемозины. Через несколько минут ко мне подбежала раскрасневшаяся от волнения Капа.
– Где твой бритвенный станок?! – спросила она, часто дыша и сверкая прекрасными глазами.
– На умывальнике, за печкой. А вы что, еще ничего не сделали?!
– Пока только сделали очистительную клизму!
– Кому, Нонне Львовне?
– Да, нет, Мнемозине! – крикнула Капа, убегая от меня назад, в избу.
Я поглядел на небо, с неба уже посыпался первый снег. В этом году он пошел очень поздно, хотя может это и хорошо, и возможно, он явился, как счастливое предзнаменование рождения нашего ребенка?! Вроде бы уже давно зима, а снег только пошел! Как же все странно в нашей жизни! Как все странно…
Глава 22. Сознание похожее на муху, бьющуюся в паутине неведомых сил
Мнемозина родила девочку, и в честь нашей акушерки, героически принимавшей роды, сидя на горшке, мы назвали девочку Нонной.
После этого Нонна Львовна стала намного добрей, и уже не нуждалась ни в каком слабительном средстве.