за его спиной. Ричард чуть выше Билла, но их глаза оказываются практически на одном уровне.
— Мой приятель Дэвид обзавидовался бы, если б узнал, что мне каждый вечер выпадает вот так танцевать с тобой медляк. Он на тебя крепко запал.
Ричард вскидывает брови, запрашивая дополнительную информацию.
— Он видел твое выступление с Бостонским симфоническим оркестром три года назад. Забавно, да? Я тебя вроде как знал еще до нашего знакомства.
Ремень, которым перевязаны внизу ноги Ричарда, не дает щиколоткам подвернуться. Не будь на них ремня, Ричард стоял бы на лодыжках, а не на ступнях. Билл продолжает удерживать его на ногах не меньше минуты, каким-то шестым чувством улавливая, какое это восхитительное ощущение: распрямиться, оказаться в вертикальном положении, нагрузить кости, словно ты наконец встал из тесного кресла самолета после трансатлантического перелета. Ричард просидел в своем кресле, не меняя положения, целых восемь часов. Он вздыхает, наслаждаясь блаженным облегчением оттого, что выпрямился, и освежая воспоминание о том, каково это — стоять прямо.
Их медленный танец заканчивается, когда Билл разворачивает стоящего на диске Ричарда на девяносто градусов так, чтобы тот оказался спиной к кровати. Используя поддерживающий ремень, закрепленный вокруг торса Ричарда, Билл осторожно опускает его на матрас. Приземление у Билла, по обыкновению, выходит удачным.
— Мне все еще кажется, что я бы справилась, — говорит Карина.
— Я уже очень давно этим занимаюсь, милая. Поэтому со стороны все выглядит гораздо легче, чем есть на самом деле. Поверь мне. Ты же не хочешь его уронить. Вы оба можете расшибиться. Дождись Хойера. Его привезут со дня на день.
Билл дергает за каждую из сторон скользящей простыни, подтягивая тело Ричарда к центру кровати, и раскладывает конечности Ричарда так, будто поправляет цветы в вазе. Потянувшись к прикроватной тумбочке, Билл берет что-то смахивающее на литровую прозрачную пластиковую бутылку для воды. Засовывает руку в трусы-боксеры Ричарда, вытаскивает пенис, вставляет его в бутылку и несколько секунд ждет. Ничего не происходит, как и всегда. Ожидание было лишь любезностью. Затем Билл нажимает основанием ладони на живот Ричарда, снова и снова надавливая на мочевой пузырь, словно выкачивая воду из колодца. Прием срабатывает, и бутылка медленно наполняется мочой.
Карина отводит взгляд в попытке создать видимость уединения — странный и бесполезный жест. Части тела Ричарда с утра до ночи находятся в разной степени обнаженности, и церемоний с ними никто не разводит. Его моют, сажают на унитаз, подтирают, бреют, одевают и раздевают. Его тело — всего лишь очередное задание, которое надо выполнить, очередная работа, которую нужно сделать. Все помощники по уходу, все патронажные сестры, все физиотерапевты обращаются с его голым телом отстраненно, между его кожей и собственно прикосновением другого человеческого существа — тонкий слой латексной перчатки. Это всего лишь очередной пенис, всего лишь очередная отвисшая задница, всего лишь немощное тело очередного больного. Так что Карине нет нужды отводить взгляд. Он всего лишь очередной бывший муж с БАС.
Как только мочевой пузырь опорожнен, Билл заправляет член Ричарда обратно в трусы и выходит из комнаты, чтобы вымыть бутылку в ванной. Теперь черед Карины. Она задирает футболку Ричарда, подсоединяет шприц с водой к порту его зонда и пускает воду. Та обычно освежает, но сегодня ощущается в желудке тревожно холодной. Затем Карина вводит «Ликвид голд» из сашета.
— Ладно, ребята. — Билл уже стоит в пальто и шапке. — Я удаляюсь, покачивая бедрами. — Приобняв Карину одной рукой, целует ее в щеку. — Будь умницей, — говорит он Ричарду. — До завтра.
— Спасибо, Билл, — благодарит Карина.
Ричард медленно моргает. Сейчас конец дня. Он слишком устал, чтобы шевелить языком.
Карина медленно и уверенно надавливает на поршень, наполняя жидким ужином желудок Ричарда. Весь прием пищи занимает около получаса, и они обычно проводят это время в компании телевизора. Происходящее на экране отвлекает и надежно притягивает их внимание, но сегодня телевизор остается выключенным. Должно быть, пение Билла сбило в мозгу у Карины какие-то настройки. Рассеянно уставившись в стену, она мурлычет «Будто молитву», не открывая рта, а на ее губах играет полуулыбка. Ему становится интересно, о чем она думает.
С тех пор как она вернулась из Нового Орлеана, в ней чувствуется какая-то легкость. Ричард слышит, как она распевает попсовые песенки, пока занимается в кухне готовкой, и наигрывает по утрам джазовые риффы на своем пианино. Ловит на ее лице мечтательно-радостное выражение. У нее изменилась энергетика. Атмосфера ее присутствия кажется менее тяжелой, менее давящей, более счастливой, даже оптимистичной, и хотя ему ни за что не дойти своими парализованными мозгами до причин происходящего, эта необъяснимая перемена в ней вызвала у него ответную перемену. Глядя ей в лицо, Ричард узнает в ней ту женщину, в которую когда-то влюбился. Она его кормит, ухаживает за ним, и то, что он эгоистично воспринимал как проявление мученичества или долга, неожиданно видится ему проявлением любви.
Его потрясенное сердце переполняется эмоциями, и под ее мурлыканье песни Мадонны он вспоминает, как впервые услышал голос Карины, ее польский акцент, как отчаянно мечтал, чтобы она с ним заговорила, какой восторг испытал, когда это наконец случилось. Ричард неотрывно смотрит в ее зеленые глаза, на ее улыбающийся рот и надеется, что она поймает его взгляд.
Как и много лет назад, ему безумно хочется, чтобы она с ним заговорила. Он до сих пор не сказал Карине, как сожалеет о том, что изменял ей, что ранил ее, что так долго лишал ее губы этой улыбки. Действительно сожалеет и надеется, что она узнает об этом, что сможет почувствовать его сожаление и раскаяние так же, как он чувствует ее недавно обретенную радость. Хочет услышать ее голос, заверяющий его, что у нее нет на него обид. Хочет ее прощения. Просто хочет.
Шприц опустел. Карина наполняет его второй порцией. Когда она присоединяет шприц повторно, ее теплая, не обтянутая перчаткой рука дотрагивается до голого впалого живота Ричарда, и хотя, с ее точки зрения, она сосредоточена на кормлении своего бывшего мужа через гастростомическую трубку, Ричарду ее прикосновение кажется интимным, личным, человеческим.
Сначала он испытывает неловкость и надеется, что она не заметит его возбуждения под простыней и тканью боксеров. Потом надеется, что заметит. Он каждое утро просыпается с эрекцией и ничего не может с этим поделать, разве что переждать. Он не мастурбировал с октября, с тех самых пор, когда ему отказала левая рука. Во время этого ежедневного взлета и падения он сознательно гонит от себя любые мысли о сексе. Однако сейчас, неожиданно возбудившись, представляет