Когда молодой король, собрав знать Бургундии, пояснил им его суть, убеленные сединами мужи лишь одобрительно закивали головами, признавая мудрость своего повелителя. Вот так заранее проигранная война была выиграна, не начавшись, а в войско короля Хильдеберта потекли отряды бургундских фаронов и добровольцы из горожан. Им всем не терпелось пограбить богатые города Австразии и Нейстрии.
Добрята ушел в поход вместе с конницей, сопровождаемый двумя десятками лейдов. Хан Октар прозрачно намекнул, что воины должны видеть своего короля, иначе, что же он за король, если отсиживается в Орлеане и щупает девок, пока они за него умирают.
В первый день они прошли всего двадцать миль. В этих местах было много нетронутых деревень, откуда зерно повезли на юг на отнятых у крестьян телегах. Все, что всадники не могли увезти, съедали, рассовывали по седельным сумкам или попросту жгли. Столбы пожарищ и тела убитых указывали на путь короля Хильдеберта лучше любого проводника. Нетронутая вилла стала их пристанищем на ночь, а ее богатые подвалы привели воинов в самое лучшее расположение духа. Они, говоря простым языком, напились. Нетрезв был и сам король, и когда один из лейдов растолкал его на рассвете, он даже не сразу понял, что происходит.
— Король, всадники уходят, — сказал хмурый воин из баваров, по имени Храмн. Его имя переводилось с германского как «ворон». Он и был таким, хмурым, недобрым, с хриплым голосом.
— Что? — не сразу понял Добрята. Он приподнялся на локте, нечаянно придавив какую-то девчушку, которую взял себе на ночь. Та пискнула от боли, но заплакать не посмела. Там, на улице, было еще много воинов, и ей придется несладко, если поймают. Она так и не решилась уйти, даже когда король закончил развлекаться с ней.
— Пошла вон! — бросил ей Добрята. Он понятия не имел, что это за баба. Он вообще мало, что помнил из вчерашнего вечера. — Как уходят? Куда? Октар где?
— Смотри сам! — показал рукой воин.
И, правда, авары спешно навьючивали коней, и уходили. Даже личный бунчук Октара, конский хвост, выкрашенный в красный цвет, удалялся от виллы, едва различимый в предрассветной мгле.
— Что это значит? — растерялся Добрята, и очень быстро получил ответ. Один из его лейдов, стоявший в двадцати шагах от двери виллы, упал, пронзенный насквозь франкским ангоном.
— Франки! — заревел Добрята, а его охрана побежала к нему, занимая оборону.
— Коней угнали, король! — крикнул здоровенный бавар, спешно надевающий кольчугу и шлем. — Продали нас, твари косоглазые! Обложили франки со всех сторон!
— Хрольф! — заорал Добрята, а когда юркий сухощавый парень подбежал, приказал. — Ты язык франков хорошо знаешь. Как бой начнется, уйдешь в их лагерь! Укради коня и скачи к Виттериху. Расскажи ему про измену. Пусть конные отряды сюда ведет. Постараемся продержаться до его прихода.
— Все исполню, король, — кивнул Хрольф, затягивая широкий воинский пояс.
— Хорошая будет битва, парни! — проорал Добрята, натягивая лук. У него было два колчана отличных, любовно отобранных стрел. Одна к одной, длинные, тяжелые, оклеенные гусиным пером, с граненым и острым, словно жало наконечником.
Воины согласно заворчали, сноровисто подтаскивая мебель к дверям. Дом оцепил отряд франков. Судя по говору, сюда пришли австразийские лейды, свирепые и диковатые даже на фоне своих западных братьев. Все они выросли на словенском пограничье, и войну впитали в себя с детских лет. Да и Христа они почитали вперемешку со старым богом Циу, презирая смерть, подобно данам.
— Эй, ты! — услышал Добрята. — Я королевский граф Вульфион! Сдавайся, король! Или кто ты там на самом деле! Государь Дагоберт пощадит тебя, если ты покаешься!
— Не слышу! — проорал Добрята, наложив стрелу на тетиву. — Что ты там прохрюкал, кельнский хряк?
— Я тебе голову снесу, щенок! — проорал граф и вышел вперед из-за деревьев, окружавших дом. — Сдавайся, тебе говорят!
— Обязательно! — крикнул Добрята, а граф упал навзничь, когда наконечник стрелы с противным хрустом проломил ему переносицу. Он повернулся к Хрольфу и сказал:
— Готовься! Как первый приступ отобьем, притворись раненым и уходи в их лагерь. Потом делай, как я сказал.
— Живым брать! — проорал кто-то, а королевские лейды пошли вперед, прикрываясь круглыми щитами.
Впрочем, им это не слишком помогло. Первый ряд, который шел прямо на Добряту, в полной мере узнал, что такое воин степи. Круглые щиты не прикрывали ног, и воины повалились на землю, не дойдя до двери каких-то десять шагов. Они выли, по глупости стараясь вырвать стрелы, но сделали только хуже. В их руках остались древки, а наконечники застряли в ране, где теперь будут гнить месяцами. Не найти, никак не найти теперь железное жало, которое ушло глубоко в мякоть бедра. Крошечные окна, прорубленные высоко, под самым потолком, человеческое тело не пропустят ни за что. Тут, севернее Луары, зимы были суровы, а потому и окна делали маленькими, чтобы в холода закрыть их ставнями и забить каким-нибудь тряпьем.
— Парни, десяток франков нужно в дом пропустить, — скомандовал Добрята. — Мы их тут положим, а с ранеными Хрольф уйдет. Наше счастье, им велено меня живым взять.
— А на кой им это, король? — спросил один из воинов. — Подожгли бы дом, и все. Чего они возятся?
— Меня хотят заставить прилюдно от своего имени отречься, — усмехнулся Добрята. — Чтобы дети мои на веки вечные ублюдками самозванца были. А потом меня убьют, как последнюю собаку.
Клотильда и Мария родили месяц назад, почти одновременно. И теперь возникла еще одна проблема, такая обычная у королей франков. Мария родила дочь, а Клотильда — сына, еще одного Хильдеберта. И, как водится в славном семействе Меровингов, старший сын от второй жены никогда не уступит первенства тому, кого позже родит жена венчанная. Впрочем, до этой вражды еще надо было дожить. Оспа и чума гуляли по просторам Галлии, собирая свою кровавую жатву, а королевские наследники умирали точно так же, как вечно голодные дети крестьян-литов.
Франки отступили, чтобы посовещаться. Воющих от боли лейдов утащили в лагерь, который был где-то в сотне шагов. Оттуда неслось ржание коней.
— Сейчас пойдут! — скомандовал Добрята. — Копья готовим, парни! Я стрелы поберегу пока. Пригодятся еще.
Любая вилла того времени была небольшой крепостью. Толстые стены не имели окон снаружи, а простая, и на редкость непритязательная архитектура поздней Империи служила скорее безопасности хозяев, чем ублажала их чувство прекрасного. Высокие материи отходили на второй план, когда набеги франков и алеманнов чередовались с вторжениями гуннов и готов. Единственные двери в дом вели прямо во внутренний дворик, атриум, где, как и водилось тогда, расположился небольшой бассейн, заполненный дождевой водой. Крытая колоннада шла по всему внутреннему периметру, защищая двери, ведущие в комнаты, от солнца, снега