Читать интересную книгу Тяжкие повреждения - Джоан Барфут

У-ух, снова сжимается ее сердце. Хотя в этот раз всего на секунду, и уже не колотится так быстро и высоко.

— Нет, я не знала. Когда?

Как будто имеет значение когда. Так же как и где, вопрос едва ли можно назвать ключевым.

— Несколько лет назад. Пять, что ли.

Пять лет назад Айла, снова вышедшая замуж, все еще училась доверию и расслаблению в объятиях Лайла. Джейми все еще барахтался в трясине своих проблем, а Аликс скоро должна была отправиться на поиски умиротворения. Или Умиротворения.

— Ты знал?

— Да. Прости. Я не думал, что ты захочешь о таком слушать. Бабушка даже хотела, чтобы мы с Аликс поехали с ними на запад на свадьбу, но мы не поехали.

Что за семья — сплошные тайны, сплошное вранье. Возможно, это дар, передающийся по наследству, или просто нечто, переходящее из рук в руки, как фамильное серебро и лучшая мебель.

— И Аликс знала?

— Да, мне было, в общем, плевать, но ей почему-то нет.

Может, новенькая жена Джеймса была ровесницей Аликс? Разве не такие у него были вкусы: молодая, нетронутая, едва распустившаяся плоть?

— У них есть дети?

— Да ты что, нет, у нее свои уже взрослые.

И Айла понимает, что какая-то ее часть надеялась, что Джеймса всего, до мозга костей, пожрали его глупые желания. И понимает, что какая-то ее часть разочарована и странно, глупо уязвлена, что все не так.

Это делает то, что случилось, более личным, так она полагает; это имеет больше отношения к ней, или к ним двоим, чем она привыкла думать.

В этом нет ее вины, она за это не отвечает, но все равно это — личное.

И еще: она со своей яростью так затерроризировала детей, что они держали все, что узнавали о нем, каждую малость, при себе. И даже сейчас, даже в эту последнюю минуту Аликс продолжает это делать.

— Откуда он обо мне узнал?

— Бабушка прочитала в газетах, а потом я ведь ей тоже рассказывал. Он звонил Лайлу, я с ним разговаривал. И он сказал, чтобы я передал привет, и что он о тебе думает, и желает тебе всего хорошего, и, — Джейми пожимает плечами, — вроде все.

Еще бы не все.

— Я тебя расстроил? Надо было промолчать?

— Нет. Нет, не думаю. Ты все правильно сделал. Когда будешь с ним в следующий раз говорить, передай от меня привет.

— Серьезно?

Вид у Джейми ошарашенный: еще бы.

— Серьезно. Можешь ему сказать, что теперь я думаю, что по крайней мере со второго раза у нас обоих что-то вышло. Иногда для этого бывает уже слишком поздно, но мы оба как-то успели.

И ей остается надеяться, что девочки, к которым он приставал, с тем же человеколюбием восприняли те возможности, которые у них появились, благодаря ему. Благодаря его приставаниям. Все это очень хорошо, и смотрит она на это со стороны и издалека — учится умиротворению, в ее-то годы? — но он ведь совершил нечто ужасное.

— Он жалеет о том, что сделал, как ты думаешь?

— Не знаю. Мы об этом вообще-то не особенно говорили. Сложно, тем более по телефону. Но вроде как должен жалеть, тебе не кажется?

Да, должен.

— Ты мог бы и спросить. Говорить не запрещено, знаешь, ты имеешь право задавать вопросы.

Не задавай вопросы, на которые не хочешь получить ответ. Еще и это.

— Может быть, но меня это не слишком интересует. Он всерьез облажался, и я как-то не настроен на прощение.

— Наверное, я тоже.

И это тоже более-менее правда. Удачный выброс гнева, упакованного, оформленного и ощутимого, рассекающего атмосферу, чтобы взорваться достаточно далеко для того, чтобы уже никому внизу не навредить, — это совсем не то же самое, что прощение. Как и ненависть, прощение требует определенных вложений и постоянного догляда.

Даже безразличие кажется легким и простым, незначительным, но это не так.

Вздох кажется подходящей реакцией, звуком, подходящим для безразличия. Джейми, разумеется, понимает ее неверно. Хмурится.

— Ты устала, мам? Я совсем не хочу тебя выматывать. Тебе ведь нужно сил набираться.

— Нет, все хорошо. Я так рада, что ты здесь.

— Нужно было тебе раньше сказать?

— Да нет, наверное. Как раз вовремя. У меня сейчас более подходящее настроение, чем раньше.

Неясная темная стена придвигается все ближе с каждой секундой, и что произойдет при столкновении? Аликс упакует свои умиротворенные платья и станет посещать тюрьму в часы свиданий, так Айла предполагает, а Джейми устремится в школу. Мэдилейн уцепится за Берта, Лайл поскорбит и двинется дальше. Более закаленный и, конечно же, более усталый, но ему не привыкать.

А Джеймс тем временем устроится поудобнее в своем шезлонге у Скалистых гор, пригубит скотч и скажет: «Жаль, очень жаль». И возможно, подумает: «Нужно было мне верить, нужно было сохранять верность, нужно было оставаться на моей стороне, несмотря ни на что».

Если бы она так и сделала, все было бы совсем иначе. Для начала, она не покупала бы мороженое с Лайлом, и вздыхала бы она совершенно по-другому, не говоря о том, что по иной причине. К этому времени ее окончательно измучили бы презрение и отвращение.

Вместо этого у нее была совсем другая жизнь: они обнимались и ругались с Лайлом, выбирали и распределяли по местам книги, цветы, полотенца, стирали и мыли посуду, готовили и ели, сидя друг напротив друга за кухонным столом, сворачивались клубочком на диванах и кроватях или у камина, врозь или вместе, пололи сад, стригли газоны, приносили дрова, выносили мусор, и все такое, снова и снова.

А потом она легко шагнула с крыльца, ее не предупредили. Она даже смеялась, когда залезала в грузовик, и Лайл тоже. Почему они не подумали, как здорово было бы усесться на собственной потрясающей веранде, задрав ноги на свои собственные перила, глядя на свою собственную землю в тени, поедая свое собственное мороженое в сумерках и утешаясь надеждой, что в ближайшие тридцать лет все будет примерно так же?

Вот до какого места нужно перемотать события, именно до этого. Не раньше.

— Спасибо, — говорит она Джейми с таким чувством, что он теряется, недоумевая, за что ему так благодарны.

— Мне даже как-то легче стало, что все в порядке.

— Я знаю. Так и есть.

— Тогда, — и он встает, — я пойду. Может, когда мы в следующий раз увидимся, у меня уже будет расписание занятий. Или экзаменов. Что-нибудь определенное, в любом случае.

Он склоняется, как Мэдилейн, как Аликс, ненадолго прижимает губы к ее лбу. Закрыв глаза, она старается запомнить это ощущение.

— Все будет хорошо, мам. Ты поправишься, не волнуйся.

И он уходит.

Каждый приходит со своим подарком. Как на день рождения: большие сюрпризы и что-то яркое, ценное.

Например, надежда, что жизни ее детей спасены. Иногда у них что-то будет не получаться, что-то будет разбивать им сердце, но они должны были получить иммунитет против своих внутренних, самых тяжелых, глубоко укоренившихся болезней. Избавившись от самого опасного, они теперь будут настороже, будут острее прочих чувствовать, какие ошибки могут совершить, какие потрясения могут их ждать. Знать это — уже немало.

Если, если она получит обратно свое тело, если у нее будет эта возможность, слишком головокружительная, чтобы на нее рассчитывать, такая яркая, что она жмурится, представляя ее, но если — ей нужно постараться запомнить это остроту, сгущенность, особую силу ощущений. Таких, как от губ Аликс, губ Джейми, руки Мэдилейн. Потому что это легко забыть; так же как она забывает, как это чувствовать под ногами пол, как просто, сами собой сгибаются внутрь ее запястья, когда она пишет список, выдергивает сорняк из клумбы, прикасается к руке или бедру, — все это теперь стало туманным и теоретическим.

И замечательным. Представить только, что можешь все это сделать!

Представить себе кожу. Внутренние органы, кости, мышцы и нервы могут пребывать в более плачевном состоянии, и, наверное, о них нужно больше беспокоиться, но кожа кажется самым большим чудом и поэтому — самой большой потерей. Что делать, если не можешь дотронуться и не чувствуешь, как дотрагиваются до тебя?

Вот кожа Лайла, грубая, щетинистая и встревоженная, вот его ладони и кончики пальцев касаются ее волос, ее лба, лаская и успокаивая, вот эти узкие губы, а за ними спрятан утешающий язык. Но она не может точно вспомнить его кожу. Она потеряла и забыла свои нервные окончания и глубокие, прерывистые страстные вздохи.

— Привет, — говорит он. — Быстро все, да? Тебе страшно?

Остальные приходят со всевозможными ответами, уверениями, просьбами, оценками и обещаниями; Лайл приносит вопросы. Он знает, что нужно вслух задать правильный вопрос, это — часть его кожи.

Страшно? Еще как: целый фейерверк ужаса, минные поля страха, напряженный хаос. Или напряжение — слишком мягкое слово, оно применимо только к дешевому кино и минутным убыстрениям пульса? Нет, напряжение — это чистый сухой лед незнания. От него сердце останавливается.