ключ, и мы поднялись наверх. С третьего яруса начинался ещё один узкий пролёт каменной лестницы. Он завершался маленькой короткой площадкой. С неё шла к чердаку узкая деревянная лестница, похожая на небольшую стремянку. Она упиралась в проём, окрашенный охрой.
Мужчина долго не мог открыть деревянную дверь, – ключ заедал в замке и не мог повернуться. Наконец, узкая створка открылась. Прежде чем двинуться дальше, он, не переступая порога, повёл рукой в помещении и нащупал там выключатель. Свет загорелся.
Я увидел коморку с металлической койкой и одним обшарпанным стулом. Другой мебели там не имелось. Но ничего неприятного я в этой комнате тогда не заметил. Мне лишь показалось, что единственная, очень сильная лампочка под потолком слишком уж выпукло освещает скудную обстановку скромного номера, – я даже увидел слабую вмятину на подушке от головы постояльца. Очевидно, что кто-то здесь ночевал не очень давно.
– Ничего особенного я тут не вижу, – повторил я вполголоса. Хотя мне уже стало не по себе от сознания, что данная комната будто отделена от гостиницы тёмной узенькой лестницей.
– Смотрите сами, – ответил мужчина. – Звонка к коридорному нет. Ключ плохо работает. Поэтому лучше не закрывайте дверь за собой.
Администратор ушел, и только тут я заметил, что в комнате не имеется окон. Она была похожа на морг – только голые жёлтые стены и белый, как снег потолок.
Я лег, но дверь на ключ всё же не запер. Свет я не выключил. Лампа под потолком мешала уснуть, но мне не хотелось вставать, чтобы её погасить. По крыше порывами барабанили струи дожди. Изредка ветер подвывал в чердаке, скорее всего, в разбитом кем-то окне.
В конце концов, я все же уснул. Очнулся я совершенно внезапно. Пару секунд я пролежал с закрытыми веками, потом потянулся к наручным часам, лежащим на стуле возле кровати. Стрелки показывали сорок две минуты четвертого.
Эта картина испугала меня. С ней было связано что-то весьма неприятное или опасное. Вот только что? И вдруг я вспомнил рассказ седого швейцара. Он говорил, что ровно в это же время из этой комнаты закричал человек, когда он сошел с ума.
Я повернулся на спину. Внезапно крупная дрожь прошла по всем частям тела, от затылка до пяток, – в потолке, над моей головой, был настежь открыт квадратный проём. За ним зияла плотная чердачная тьма.
Люка этого я раньше не видел. Кто-то открыл его, когда я крепко спал. И открыл изнутри, с чердака.
Я не спускал глаз с проёма и говорил сам себе: «Спокойно. Главное, не волноваться».
Я осмотрел тесную комнату, – в ней никого больше не было, и быть не могло. В ней не могла бы укрыться даже сороконожка. Но все-таки… Я осторожно заглянул под кровать. Там было пусто.
Тогда я поднял глаза на черный проём наверху. Я вдруг заметил, как что-то во тьме шевельнулось. Сердце у меня зазвенело и забилось в висках. Я разглядел, как с краю люка появились мясистые пальцы, – сначала от правой, потом от левой руки. Пальцы вцепились в доску квадратной обвязки. Там, на чердаке, был человек.
В свете электрической лампы я видел на пальцах пришельца чёрные редкие волосы и выпуклые синие ногти. Пальцы вдруг сжались. Очевидно, кто-то лежа на животе, подтянулся на них. В отверстии появилась голова человека.
Я до сих пор помню то большое лицо. Ничего более тупого и злобного я в жизни сроду не видел и, должно быть, никогда не увижу. Обрюзгшая физиономия показалась мне невероятно огромной. Она была чисто выбрита. Человек медленно и очень спокойно двигал губами, будто что-то жевал.
Наши глаза неожиданно встретились, и я тотчас понял, что это смерть явилась за мной. Человек усмехаясь, смотрел на меня. Он даже не дрогнул, не сделал движения, чтобы скрыться во тьме. Он смотрел меня, как бы примериваясь, словно на жертву. Вдруг он быстро поднялся на толстых руках и опустил одну босую ногу в открытый проём.
Он собирался спрыгнуть на пол, но неосторожно коснулся заостренного ломика, что был под рукой. Фомка упала, подпрыгнула и покатилась к кровати.
Я даже не помню, как очутился за дверью. Должно быть, я ринулся со скоростью света. На площадке я закричал и тут же лишился сознания. Наверное, я закричал так же страшно, как и тот человек, что сошел в этой комнате с ума до меня.
Очнулся я в коридоре третьего яруса. Возле меня стоял администратор, швейцар и несколько сильно испуганных, полуодетых жильцов. Незнакомый восточный мужчина в трусах щупал мне пульс. В воздухе пахло нашатырем.
Вскоре появилась милиция. У меня всё же хватило силы на то, чтобы отвечать на расспросы и даже войти с постовыми в тесную комнату.
Люк был настежь открыт. Из него свисала бельевая веревка. Ломика на полу уже не было.
Милиционеры рванулись к другой лестнице здания, кружным ходом поднялись на чердак, но никого там, уже не нашли. Привели сыскную собаку. Она повела постовых через разбитое слуховое окно на скатную кровлю, оттуда – на крышу к соседнему дому, но дальше уже не пошла.
– Ваше счастье, – сказал мне старший сержант, – что вы проснулись. Иначе, вы имели бы дело с хитрым и наглым преступником. А в худшем случае, и с сумасшедшим.
Милиционеры опечатали комнату и тут же ушли. Остаток той ночи я просидел в вестибюле гостиницы. Там на голых стенах были написаны масляной краской обломки колонн, увитые красными розами.
Больше всех взволновался мой провожатый, грузинский мелиоратор Нодия, с которым я в то время работал. Мы тотчас уехали по железной дороге в город под названием Поти. Свой экипаж инженер отправил обратно уже из Батума.
Но, как всем известно, злоключения никогда не приходят к нам в одиночку. На станции Самтреди, где мы пересаживались на поезд до Поти, я заразился сыпным тифом…
…Когда я очнулся, то от частых уколов камфары у меня в бедре образовалась глубокая и большая флегмона. Меня оперировали прямо на койке в палате. Я был так ещё слаб, что перевезти меня в операционную врач не решался.
После той операции я лежал в совершенном беспамятстве с забинтованной от колена до паха ногой. Был жаркий летний вечер, двери в коридор оказались открыты. Яркая лампа сияла под потолком. Её свет мне нестерпимо резал глаза. Потом я услышал рядом с собой чье-то дыхание и поднял тяжёлые веки.
На полу около койки сидел красноармеец в мятой грязной шинели. У него на голове красовалась папаха из искусственной облезлой