Затем вернулся к машине за книгами, которые дала ему мать Сауда. Он не был готов объясняться с Джойс и, когда открыл дверь и убедился, что ее нет дома, даже обрадовался.
В комнате за время его отсутствия мало что изменилось, все тот же беспорядок: постель смята, одежда Джойс разбросана по полу. В раковине грязная тарелка, под стулом две пустые винные бутылки. Рядом с кроватью Блумберг обнаружил и третью, недопитую, и сделал добрый глоток. Сел на краешек матраса, достал из кармана письмо Де Гроота и стал его перечитывать раз, наверное, в четвертый или пятый. Пробежал глазами по машинописным строчкам, которые успел выучить чуть не наизусть: «…исходя из нынешней ситуации я настоятельно прошу вас… оружие, которое сионисты поставляют в Палестину с намерением… желателен мой безотлагательный отъезд из Иерусалима… возможно только на короткое время… моя жизнь в опасности… ясно показывает, что я не пользуюсь авторитетом у местных представителей Его Величества… причины, по которым я обращаюсь непосредственно к Вам… как бы Вы не отреагировали на предупреждение… обязан сказать, что медлить нельзя… оружие прибывает через порт Хайфы, но я точно не знаю… прошу Вас проявить бдительность… Ваш покорный слуга…» Вместо подписи было пустое место: судя по всему, Де Гроот подписал только оригинальное письмо, перехваченное убийцами. Де Гроот знал о поставках оружия. Знал, что группа радикальных сионистов замышляет серию убийств, чтобы поднять мятеж. Знал, что теперь охотятся за ним.
Блумберг встал и принялся подбирать разбросанные вещи Джойс, складывая их горкой на стуле. Нужно было привести в порядок мысли и решить, как быть дальше. Но это проще сказать, чем сделать. Он провел в Петре всего несколько недель, но успел отвыкнуть от дома, и это усугубляло общее состояние растерянности. Он бродил по комнате, точно это хлипкая декорация, ткни стену — и все развалится. И если в первые дни по приезде из Англии бьющий в окна иерусалимский свет был для него чересчур резок, то теперь он находил его по-весеннему мягким по сравнению со слепящим блеском пустыни. В затененных углах комнаты, между сундуками и кроватью, он пробирался ощупью, точно слепой. Лицо у него горело, в висках пульсировала боль. У него подкашивались ноги, он чуть не упал, встал на четвереньки. Пол кружился перед глазами, превращаясь в зыбучий песок, утягивающий, вязкий. Кое-как дополз до угла, где стояли его картины. Развернул одну к себе лицом. Небольшая работа, законченная всего три месяца назад, приличная, не более того. Пейзаж был передан точно, но полета не чувствовалось.
Он собирался было сходить в сад за последней картиной, как вдруг услышал шаги на дорожке. Дверь распахнулась. Блумберг ожидал увидеть Джойс, но в комнату вошел высокий широкоплечий мужчина с копной светлых волос.
— Кто вы такой?
Вопрос этот задал вовсе не Блумберг, а Фрумкин.
— То же самое я мог бы у вас спросить.
Фрумкин посмотрел на взъерошенного Блумберга, на его опаленное солнцем лицо.
— Бог ты мой. Вы, наверное, муж. Только что вернулись?
— Если я муж, то вы, должно быть?..
— Нет-нет. Ничего такого. Я Питер Фрумкин из кинокорпорации «Метрополис». Джойс у меня на подхвате. Сногсшибательная женщина. Жаль, я не был с ней знаком в начале съемок. У меня половина группы — бестолочи. Ваша жена — настоящая находка.
— Именно по этой причине вы чуть не высадили дверь?
— Прошу прощения. Вы знаете, здесь туго с вежливостью, волей-неволей заразишься.
Фрумкин оглядел комнату, будто Джойс могла притаиться где-то в углу. Его взгляд упал на листок бумаги, лежащий на постели. Блумберг на миг весь похолодел, затем быстро схватил письмо Де Гроота и сунул в карман. Если Фрумкин и заметил, как Блумберг всполошился, то виду не подал.
— Джойс скоро вернется?
— Понятия не имею, — пожал плечами Блумберг, а сам тем временем скомкал в кармане письмо.
Не дожидаясь приглашения сесть, Фрумкин плюхнулся на кровать, откинулся на подушки, заложив руки за голову.
— Ну, чем промышляете на Святой земле?
У Блумберга чуть отлегло от сердца.
— Земля меня интересует, святость — не очень.
— Вы просто читаете мои мысли. Говорите на иврите?
— Ни слова.
— И зря. Это язык будущего. — Фрумкину как-то удавалось сочетать непринужденность с настырностью.
— То есть, по-вашему, евреи добьются успеха?
— Мы всего добьемся, — сказал Фрумкин твердо.
Блумберг улыбнулся.
— Ну да, я сказал «мы». Удивляюсь я на вас, британцев. Вы нас в упор не видите. Но спорим, ваши чопорные островные дружки за две секунды докопаются, что вы еврей.
— Это точно.
На улице дневную тишину нарушил рокот легкомоторного самолета.
— Вам с женой досталось из-за этого происшествия с Де Гроотом. В свое время об этом много говорили в городе.
Блумберг старался сохранять спокойствие. Кто этот человек? Добродушный болтун или здесь все не так просто?
— Правда? А я и знать не знал, что мы знаменитости.
— Поймали убийцу?
— Вы лучше меня в курсе.
Фрумкин кивнул. Он поднялся с кровати, указал на картины у стенки:
— Можно взглянуть?
— Да пожалуйста.
Фрумкин стал рассматривать картины, передвигая их, как вешалки в гардеробе. Остановился на одном из ранних заказов Росса.
— Не думал, что вы церковный человек. Но вы ухватили суть этого печального места. Шотландский хоспис, верно? Почему вы не пишете портреты жены? Она красивая.
Блумберг предпочел не отвечать.
Фрумкин встал.
— Ладно, пойду я. Кстати, у вас листка бумаги не найдется? Оставлю Джойс записку.
Инстинктивно Блумберг сжал в кармане скомканное письмо.
— Можете передать мне на словах. Думаю, она скоро вернется.
Издали донеслось фырчание двигателя. Сначала Блумберг подумал, что это опять самолет, однако звук приближался.
— Может, это она наконец, — сказал Фрумкин.
Двигатель заглох, с шумом распахнулась калитка, послышался звук голосов.
Фрумкин метнулся к двери, распахнул ее. По дорожке шла Джойс, рядом с ней мужчина в форме британского офицера, но не Липман.
Вслед за Фрумкиным Блумберг вышел на крыльцо.
— Марк!
Джойс подбежала к Блумбергу, повисла у него на шее. Впервые за этот год он обнимал ее с непритворной радостью.
Аттил и Фрумкин наблюдали за семейной встречей, Аттил — с легким смущением, Фрумкин — настороженно.
Джойс, заметив Фрумкина, высвободилась первой. Но спросить ни о чем не успела, Фрумкин опередил ее:
— У меня ничего важного. Это не срочно.
Джойс смотрела на него с ненавистью. Она бы с удовольствием плюнула ему в лицо, но знала, что этого делать нельзя.
— Но вы же хотели… — начал Блумберг.
— Ладно, это несущественно, — перебил его Фрумкин. — Опаздываю на встречу в американской колонии. Они хотят посоветоваться насчет продажи фильмов туристам.
Потом обернулся к Аттилу: