Читать интересную книгу Расстрелянный ветер - Станислав Мелешин

Открыла глаза, поднялась, застеснялась, одергивая юбку, громко, сдержанно-радостно проговорила:

— Пришел! Садись.

Алексей огляделся: опасно молчало чье-то ружье на стене, разобранный велосипед блестел никелированными частями, пожелтевшие фотографии веером…

Любава заметила:

— Это сын у хозяйки… В ГДР он служит, — пододвинула стул к столу. Сама села, положила руки на стол. Пальцы потресканные, твердые. «Работает много… — подумал Зыбин, — не только, значит, «Бразилию» возит».

Посмотрели друг на друга, помолчали. На ее румяном загорелом лице чуть заметная усмешка ему не понравилась, и он подумал о том, что она, Любава, сильная — когда ее любят, а если нет — просто гордая…

— Знай, я решил. Ухожу с артелью, — начал он твердо. — Вернусь потом. Ожидай меня. В город поедешь со мной.

Ему показалось, что он поступает как настоящий мужчина, почувствовавший свою силу, твердость, и был уверен, что понравится ей сейчас.

Любава вскинула брови, убрала со стола чистую миску с ложками.

— Хитришь?! Зачем это? Нехорошо! Иди, не держу! Можешь совсем уходить. Ждать не буду. — В ее словах проскальзывала обида любящей женщины. Она откинулась на стул, поправила узел волос на голове, усмехнулась и вздохнула свободно: — Иди, иди, милый! Смотри — меня потеряешь! Другой такой с огнем не найдешь. А ваш брат, мужик, ой как быстро найдется! Мало вас?!

— Ты что говоришь-то?! — упрекнул ее Алексей. Любава нахмурила брови, сурово растянула:

— Правду говорю!

И повернулась к окну.

— Да меня уже и сватают. Вот, думаю…

— Врешь! — крикнул Алексей, привставая.

Любава так громко рассмеялась, что он поверил в то, что ее сватают, и опустил голову, а она начала говорить ему мягко и внятно, как провинившемуся:

— Распустил нюни! Эх, ты… И как я такого полюбить могла?! Бес попутал. — Помолчала, нежно и заботливо глядя ему в глаза. — Как ты потом жить-то будешь? А еще неизвестно… какая попадется. Вдруг почище меня, — улыбнулась, помедлила. — Ты теперь вроде брат мне. И жалко мне тебя. Бабы испугался… — Отвернулась к окну, с печалью продолжала: — Я ведь понимаю, милый, отчего это. Трудно ломать прежнюю жизнь. Вся ведь она в душе остается, с горем и радостью. А еще я понимаю так… — и доверила: — если бы тогда… в степи… узнал меня… ты бы не качался, как ковыль на ветру. Песни бы пел около меня… Эх!.. Душа! — Вспомнила о чем-то, посуровела: — Иди… Другой меня найдет!

Алексей помрачнел. Злость вскипала в груди. «Что это она все о душе да о душе? Вот возьму и останусь!»

Дразнил завиток волос на шее.

— Я ведь люблю тебя, Любава!

Кивнула:

— Любишь… в себе… втихомолку. А цена любви должна быть дороже! Да на всю жизнь! А ты мечешься. Не по мне ты. — Встала. Подошла. Поцеловала в щеку. — А теперь уходи. — Отвернулась к стене, зябко поежилась, накинула платок на плечи и не повернулась, услышав «до свиданья».

10

Будылин на ходу снимал фартук, догоняя Зимина, Лаптева и Хасана, направившихся к Любаве. «Еще скажу что не так — выправляй потом! А как я поведу себя, что ей говорить буду?»

Вспомнил, как Алексей пришел хмурый, отчаянно крикнул:

— Кончай топоры… Ухожу с вами!

— И ее берешь? — спросил Зимин.

Алексей начал неопределенно изъясняться:

— Нет. Не по мне она. Сгорю в ее душе. Подождет, если не забуду!

Будылин сказал ему прямо:

— Эх ты, тюря! Наломал дров, народ взбаламутил, а теперь в кусты!

Зимин, бегая от одного к другому, недовольно прикрикивал, доказывал:

— Да и она тоже-ть… хороша! То ревмя ревет, целует принародно, то не нужен! А нас не спросила? Дом-то вон… Заложен сруб… — Передразнил: — «Не по мне она!» Отодрать вас ремнем мало!

Алексей усмехнулся:

— Не любит она меня. И сватает ее кто-то… В общем, отставку дала. Сказала, я теперь вроде брата ей.

Артель оскорбилась. Заговорила бойко:

— Избу ставим?! Счастье бережем?! Как это не любит? Должна любить!

— На другого променяла… А нас не спросила…

— Вот змея! Отставку… Такой парень! Парень-то, Алексей-то, ведь неплохой — мордастый!

— Сватают ее! Ха! Поди-ка… Да как она смеет мастеру отказать! Он ведь какие рамы-то делает, а двери?! Открывай — живи!

Будылин растянул задумчиво:

— Эх, испортятся люди. Наломают дров. Как тут быть?

И тогда неожиданно, взволнованно заговорил Хасан, выкидывая руку вперед, как на трибуне:

— Мира нада! Айда, эйдем!

— Правильно, Хасанушка! Тут что-то не так. Хитрят оба! Ну, а мы разберемся, кто прав, кто виноват.

Все одинаково пришли к выводу, что Алексей и Любава поступают несправедливо и что артели нужно вмешаться в их любовь, разобрать, что в ней верно, что нет. И всем сразу стало легко и весело, будто Алексей да Любава нашалившие дети. Заговорили, тормоша друг друга:

— Пошли мирить! Она нашу просьбу уважит!

— Помирим! Пусть живут!

— Степные души горят! Айда степь тушить!

— Ты один не сможешь, — сказал Алексею Будылин. — Ляг, отдохни. Ишь глаза воспалены. Не заболел ли? Довела баба… Еще с ума сойдешь.

В небе, как в басовый колокол, тяжело и гулко ухнул гром. Загудел темный горизонт. За деревней в побуревшей степи гас черный дым. Воздух с первыми каплями дождя светился разноцветными точками, отражаясь в холодном круге пруда и свинцовой ленте реки. Ядовито блестел зеленый дым мокрых тальников.

Плотники остановились на берегу, наблюдая за Любавой, как она полощет белье и колотит вальком по мосткам. Одетая в джемпер с засученными рукавами, она наклонялась над прудом — будто смотрелась в воду-зеркало.

— Вроде неудобно… общество целое! — шепнул Зимин. — Может, не сейчас, а?

Будылин, выходя вперед, возразил:

— Когда она еще домой пойдет! Поговорим здесь.

— Гляди — ноль внимания на нас.

— Осерчала.

— Раз отставку дала — погуляем, да на чужой!

— Ты хоть нос расшиби, а если баба не хочет идти за Лешку: к примеру, ссора али раздумала — разлюбила… и тут уж ничего не попишешь, — со вздохом покачал головой Зимин и многозначительно поднял палец кверху.

— То хочет, то не хочет… Это как понимать?

— Здравствуй, Любавушка! — тихо пробасил Будылин.

Любава отряхнула руки, вытерла о подол, оглядела всех.

— Здравствуйте! Гуляете, да?

— Кому стираешь? Алексею?

Любава вздрогнула, поняла, что пришла артель неспроста. Ответила шуткой:

— Тут, одному миленочку…

Плотники подошли ближе, уселись, кто как мог. Мялись, подталкивая друг друга.

Будылину не хотелось брать сразу «быка за рога». Лаптев и Хасан разглядывали небо. Зимин сыпал табак мимо трубки. Будылин понял, что разговор придется вести ему одному.

— Дак что ж, Любавушка… — уважительно обратился он к Любаве. — Поссорились с парнем! Говоришь, сватают тебя! Правда это?

Любава нахмурилась. Молчала.

— Пришли мирить, что скрывать! Артельно, значит, решили сберечь любовь вашу, какая она ни на есть… Значит, что в ней верно, что нет… Домишко вот почти отгрохали… Не пропадать же!

Любава, выслушав Будылина, выпрямилась.

— Ну, замахал топором направо-налево!

Она отвернулась, улыбаясь грустно, и плотники подумали, что ей польстил их приход, и в то же время было обидно за вмешательство.

— Извини, — поправил себя Будылин, — в этом деле, конечно, равномер нужен… Однако как же и не махать?

Любава рассмеялась:

— Эх, артель вы… Подумаешь, дом построить! В нем любой жить сможет. А вы… человека сильного постройте, да с большой душой… Возведите, возвысьте душу его. Не хватит вас! Потому как вы… артельщики, — нахмурилась, — домик-то вы ему сколотили, а о душе забыли!

— Душа — дело не ваше. С какой родился — такого бери! — в тон ей хмуро подсказал Будылин.

— Ох, ты… Душа, что ль, плохая у парня?! — удивился Лаптев.

— Душа не голова — сменит! — заметил Зимин.

— У Алешки дюши пока сабсим ниту… — улыбнулся Хасан.

Заговорили все, перебивая друг друга, не обращая внимания на предостерегающие подмигивания бригадира.

— Избу ставим! Счастье родилось! Не можем мы мимо пройти как люди… Артель у нас… значит. Вот!

— Из-за тебя задержались… Ты должна понимать.

— Люба! Мы одна семья, так что ты уж уважь нас. Сходи к Алексею — помирись.

Любава усмехнулась.

— А мы и не ссорились будто. Как бы вам понятнее объяснить. Любим мы не так друг друга… По-разному!

— А сватает тебя кто?

— Да не чета вашему… Зыбину!

Любава засмеялась, провела рукой по лицу, будто смахивая жаркий румянец, и подошла ближе.

— Ты нам понравилась. Теперь вроде наша.

— Как же будет все это… Неужели так и ничего?

— Мира нада! Айда, Любкэ… люби парынь!