Так вот, я сняла покрывало и два одеяла. У Джеффериса была жидкая кровь, и он всегда накрывался всем, чем только мог. Потом начала снимать верхнюю простыню со стороны ног и сразу увидела. Это была его сперма, уже почти высохшая.
Я стояла и смотрела на нее… ну, не знаю сколько минут. Мне казалось, будто меня загипнотизировали. Я представила себе его лежащим в одиночку на кровати после того, как ушли все его друзья, лежащим на кровати и чувствующим только запах табачного дыма, который они оставили после себя, и собственного пота. Я представила себе, как он лежит на кровати и вдруг начинает заниматься любовью сам с собой, призвав на помощь маму – большой палец и четырех ее дочерей. Я видела все это так же ясно, как вижу сейчас тебя, Дарси. Единственное, что я не могла представить себе, – это картины, которые он видел в своем воображении… а принимая во внимание то, как он разговаривал никаким он был, когда не писал свои книги, я рада, что не видела их.
Дарси смотрела на нее неподвижно, словно окаменев, не произнося ни единого слова.
– В следующий момент я почувствовала, как… как меня охватило желание. – Она замолчала, затем медленно и задумчиво покачала головой. – Меня охватило желание, словно мне захотелось в три часа дня китайского рагу с грибами и острыми приправами, или мороженого с солеными огурцами в два часа ночи, или… а что хотелось тебе, Дарси?
– Кожицы от бекона, – ответила Дарси такими онемевшими губами, что едва их чувствовала. – Муж пошел и не мог найти ее в магазине, зато принес пакет сала с кожей, и я прямо проглотила все, что он принес.
Марта кивнула и заговорила снова. Через тридцать секунд Дарси вскочила и бросилась в туалет. Там она попыталась сопротивляться тошноте, но из нее выплеснулось все пиво, которое она выпила.
«Старайся найти в этом светлую сторону, – уговаривала она себя, слабой рукой нащупывая рычаг, чтобы спустить воду. – Не придется беспокоиться о похмелье». И затем тут же на смену пришла другая мысль: «Как я смогу посмотреть ей в глаза? Как сумею справиться с собой?» Оказалось, что никакой в этом нет проблемы. Когда она обернулась, Марта стояла в дверях туалета и с беспокойством смотрела на нее.
– С тобой все в порядке?
– Да. – Дарси попыталась улыбнуться, и, к ее облегчению, улыбка оказалась естественной. – Я… я просто…
– Я знаю, – сказала Марта. – Поверь мне, я знаю. Хочешь, чтобы я закончила, или ты уже достаточно наслушалась?
– Заканчивай, – решительно произнесла Дарси и взяла подругу за руку. – Но только в гостиной. Я не хочу даже смотреть на холодильник, не говоря уже о том, чтобы открывать его.
– Хорошо.
Через минуту они расположились на противоположных концах потертого, но удобного дивана.
– Ты уверена в себе, дорогая?
Дарси утвердительно кивнула.
– Тогда слушай. – Но прежде Марта помолчала несколько секунд, глядя на свои тонкие пальцы, лежащие на коленях, как бы окидывая взглядом прошлое подобно тому, как командир подводной лодки обозревает через перископ вражеские воды. Наконец она подняла голову, повернулась к Дарси и продолжила рассказ.
– Мне казалось, что остаток этого дня я работала как в тумане, как под гипнозом. Со мной разговаривали – -я отвечала, но мне казалось, что голоса доносятся через стеклянную стену и мои ответы слышатся таким же образом. Помнится, я думала, что загипнотизирована, что старуха загипнотизировала меня, и я переживаю последствия гипнотического внушения. Вроде как гипнотизер на сцене говорит: «Сейчас кто-нибудь скажет слово „чиклетс“, и вы встанете на четвереньки и начнете лаять, как собака». Человек, что загипнотизирован, сделает это, даже если никто ему не скажет «чиклетс». Точно так же будет делать еще десять следующих лет. Она подложила мне что-то в чай, загипнотизировала и потом приказала мне сделать это. Мерзко с се стороны.
И я знала, что она способна на это – старуха верила в разное колдовство. Как, например, заставить мужчину полюбить женщину?
Надо капельку ее менструальной крови нанести на его пятку, когда он спит, и еще бог знает сколько всего… Если такой женщине с ее фантазией про естественных отцов удается гипнотизировать людей, то она вполне могла загипнотизировать меня, чтобы я сделала то, что сделала. И все потому, что она верила в это. А ведь я назвала его имя, правда? Конечно, назвала.
Мне даже в голову не пришло тогда, что я не помнила почти ничего о том, как ходила к Мамаше Делорм, пока не оказалась в спальне мистера Джеффериса. Но позже, тем вечером, я вспомнила.
Мне удалось продержаться весь день. Я не плакала, не кричала, не билась в истерике. Моя сестра Кисеи вела себя гораздо хуже, когда один раз в сумерки набирала воду в старом колодце и оттуда вылетела летучая мышь и запуталась у нее в волосах. Нет, со мной было все в порядке, просто мне казалось, что я нахожусь за стеклянной стеной, и я решила, если не станет хуже, сумею справиться с собой.
Потом, когда я вернулась домой, меня тут же охватила страшная жажда.
Мне хотелось пить больше, чем когда-либо в жизни, – будто у меня в горле бушевала песчаная буря. Я стала пить воду, и мне казалось, что никогда не напьюсь. И тут я начала сплевывать. Я сплевывала, и сплевывала, и сплевывала. Затем меня стало тошнить. Я побежала в туалет, посмотрела там на себя в зеркало и высунула язык, чтобы убедиться, нет ли на нем каких-то следов от того, что я сделала, и, конечно, ничего не обнаружила. Я подумала: ну вот, теперь-то тебе получше?
Но лучше мне не стало. Я почувствовала себя еще хуже. Я встала на колени перед унитазом и сделала то же самое, что и ты, Дарси. Только меня тошнило гораздо сильней, так сильно, что я боялась потерять сознание. Я плакала и просила прощения у Бога, умоляла Его остановить мою рвоту, пока я не потеряла своего ребенка. А затем перед моими глазами возникла картина: я стою в его спальне с пальцами во рту. Ты только не думай, что я это делала, – понимаешь, я видела себя со стороны, будто смотрела на себя в кино. И меня снова стошнило.
Соседка миссис Паркер услышала странные звуки, подошла к двери и спросила, не нужна ли мне помощь. Это помогло мне немного взять себя в руки. Когда поздно вечером домой явился Джонни, худшее осталось уже позади. Он был пьяным и раздраженным. Я не смогла дать ему денег, и он ударил меня, поставил синяк и ушел. Я была чуть ли не рада тому, что он ударил меня, так как теперь могла подумать и о другом.
На следующий день, когда я вошла в гостиную мистера Джеффериса, он сидел там, все еще в пижаме, и что-то писал в одном из своих желтых блокнотов. Он всегда, до самого конца, приезжал с пачкой таких блокнотов, перехваченной красным резиновым кольцом. Когда он приехал в «Ле пале» в тот последний раз и я не увидела их, я поняла, что он решил покончить с жизнью. Между прочим, мне ничуть не было его жалко.
Марта посмотрела в окно гостиной, на лице ее не было ни выражения жалости, ни прощения; это был холодный взгляд, лишенный всякого сердечного тепла.
– Когда я увидела, что он все еще в номере, я почувствовала облегчение – это значило, что можно отложить уборку на более позднее время. Видишь ли, он не любил, чтобы в номере были горничные, когда он работает. Потому я решила, что лучше обождать с уборкой до трех часов, когда на смену заступит Ивонна.
– Я приду попозже, мистер Джефферис, – сказала я.
– Нет, делайте свою работу сейчас, – сказал он. – Только потише, не слишком шумите. У меня голова раскалывается, а тут появилась такая блестящая идея – хоть умирай.
– Клянусь тебе, – продолжала Марта, – в любое другое время он велел бы мне прийти попозже, клянусь тебе. Мне показалось, что я слышу зловещий смех старой чернокожей Мамаши.
Я вошла в ванную и начала наводить там порядок. Убрала грязные полотенца, повесила свежие, заменила мыло, разложила спички и все это время твердила себе: нельзя загипнотизировать человека, если он не хочет этого, старуха. Что бы ты мне ни подсыпала в чай в тот день, что бы ты ни приказала мне сделать и сколько раз, я уже все поняла – все поняла и не подчинюсь тебе.