своём лёгком лазоревом летнике, не скрывавшем гибкого стана. Взяла только нитку жемчуговых бус, да надела один перстенёк с голубым лалом. Краситься вовсе не стала, только чуть тронула сурьмой брови.
Увидав её, Пелагея Чоботова всплеснула руками.
— Ты что с собой сотворила?! На позор себе и мне уродкой вырядилась! Пошто не накрасилась, дрянь такая? Пошто не нарядилась, подлая?
Нежданно для себя Марфа огрызнулась:
— Не бранись, госпожа, я тебе не сенная девка.
Девы прыснули, боярыня растерялась от неожиданного отпора, Домна посмотрела на Марфу с одобрением.
Появился спальник Дмитрий Годунов, строго оглядел девиц, потом выстроил длинной пёстрой вереницей и велел идти за ним следом. Миновав несколько переходов, очутились в большой горнице с лавками вдоль стен. Здесь было приказано сидеть тихо и ждать своей очереди.
4.
...Услышав своё имя, Марфа следом за боярыней вошла в низкую дверь. У окна спиной к свету сидел мужчина в тёмной одежде. Приняв его за царя, Марфа, помня наставление, поклонилась и, коснувшись пола рукой, проговорила нараспев:
— Здравствуй, государь-батюшка!
— То не государь, дура, — прошипела Чоботова, — то лекарь Елисей.
Элизиус Бомелей, темноволосый, с острой бородкой, в бархатном берете набекрень, окинул Марфу пронзительным взглядом и что-то спросил не по-русски.
— Врач спрашивает: чем ты болеешь? — перевёл толмач.
— Не больна я, — удивилась Марфа.
— Лучше признайся, ибо если ты заразишь своей болезнью государя, с тобой поступят неподобно, — пригрозил Бомелей.
Видя, что Марфа молчит, врач снял с полки пустую стеклянную посудину и протянул ей. Насилу поняв, что от неё требуется, девушка, закрасневшись, скрылась с посудиной за ширмой. От стыда и напряжения у неё долго не получалось, наконец тихонько зажурчало, и закрывая пунцовое лицо широким рукавом летника, Марфа появилась из-за ширмы.
Бомелей долго разглядывал мочу на свет, что-то ворча, потом сделал на посудине заметку и махнул рукой.
— Ты уже можешь идти, — перевёл толмач.
В соседней комнате к Марфе молча приступили две старухи. Заставили раздеться донага, обсматривали так и этак, щупали литые груди, запускали корявые пальцы в сокровенное дабы убедиться, что непорченая. Марфа еле дышала от стыда и унижения. К счастью, она не знала, что из соседней комнаты за ней в потайное окошко наблюдает царь.
— Ну а теперь молись, девка, к царю идём, — изменившись в лице, объявила Чоботова, и, доспевая за ней, Марфа слышала как боярыня бормочет заговор на подход пред царски очи: «Стану я, раба Божия Пелагея, помолясь, пойду, перекрестясь, помолюся самому Христу, царю небесному...»
... — Поди ближе, красавица, — прозвучал надреснутый голос, и прямо над собой Марфа увидела сидящего на высоком кресле грузного лысоватого мужчину с рыжеватой бородой и крючковатым носом. «Да он старее тятеньки!» — подумала Марфа, сгибая в низком поклоне стройный стан. Рядом с царём сидел седой боярин с отрезанным ухом. Он что-то записывал.
— Чья будешь?
— Василья Собакина дщерь, — заученно ответила Марфа. Неведомо откуда неслышно возник Малюта и встал за спиной царя. Поймав взгляд Марфы, моргнул ободряюще.
— Про неё сказывал? — негромко спросил царь Малюту. Тот что-то пробубнил царю на ухо.
Царь долго с некоторым удивлением разглядывал Марфу.
— Что так просто оделась, али у меня выбрать нечего?
— Чаяла, государь, на меня смотреть будешь, а не на своё добро.
— Востра, — одобрил царь. Помолчав, раздумчиво сказал:
— Краса она как икона, негоже её за богатым окладом прятать. А то ведь пресветлый лик не разглядишь.
Прищурившись, вопросил:
— Люб я тебе?
— Мы все тебя любим, батюшка — царь.
— Про всех мне нужды нет, ты про себя скажи.
— И мне люб, батюшка — царь, — пролепетала Марфа.
— Царицей хочешь стать? — прищурился царь.
— Не ведаю, — потупилась Марфа.
— Что так?
— Не бывала ещё в царицах.
Царь захохотал, вслед ему гулко как филин заухал Малюта, елейно задребезжал старый боярин Титов.
— Ну, распотешила, девка, — отсмеявшись, сказал царь. — Ладно, ступай. Я тебя запомню...
5.
Смотрины длились ещё две недели. Девы скучали и нервничали. Их успокаивали тем, что забракованные тоже не останутся в накладе. Их выдадут за опричных начальников, а тех, кому не найдётся жениха, одарят подарками и отправят восвояси. Некоторые после смотрин не возвращались. Всезнающая Домна говорила, что царь взял их на блуд, а потом выдаст замуж с хорошим приданым. К середине июня из двух тысяч было отобрано двадцать четыре. Отобранных крутили так и этак, готовя к последнему выходу. Вместе с царём смотреть невест должны были обе думы, земская и опричная, а также митрополит и знатнейшие вельможи.
В тот день их подняли чуть свет. Мыли и красили особо тщательно. Ближе к полудню привели во дворец, посадили в просторных сенях и велели ждать. Взволнованная Чоботова который раз рассказала, что делать и как отвечать на расспросы. Наконец из дверей появился спальник Годунов, призывно махнул рукой. Двадцать четыре девицы гуськом потянулись в парадную залу. Впереди утицей семенила Чоботова.
Испытание началось.
Сначала они трижды прошли перед царём и гостями, показывая наружную стать. Потом чинно расселись на общей лавке и стали ждать свей очереди. Услышав своё имя, каждая девица выходила на середину залы, кланялась сначала государю, потом сидевшим вдоль стен гостям на все четыре стороны. Рассевшиеся вдоль стен гости: думцы, бояре, ближние государевы люди придирчиво как барышники осматривали разодетых и размалёванных красавиц, перешёптывались меж собой. Иноземные советники лифляндские дворяне Иоганн Таубе и Элерт Крузе переглянулись.
— Коровий базар, — иронически шепнул Таубе.
Крузе подавил смешок.
Чтобы отличать девиц, у каждой был в руках платок своего цвета. Держались по-разному. Одни отчаянно трусили, жалко улыбались, глядели потерянно, другие, побоевей, выступали смело. В простых вроде бы испытаниях раскрывался нрав, проступала порода. Каждую деву спрашивали, чья она дочь, какого роду, знает ли грамоте и письму. Митрополит вопрошал из Священного Писания, девы читали «Отче наш». Потом земцы загадывали загадки про девицу в темнице, про зайца, про гром. Забавой оживился царь, под общий смех загадал скабрезную:
— Чёрный кот Матрёну трёт. Матрёна хохочет и ещё хочет. Это что?
Спрошенная девица недоумённо хлопала глазами. Царь осерчал, грозно повёл очами, дева сомлела, стала валиться набок.
— Эка дурища несмышлёная, — недовольно скривился царь. — Аль не видела как блины пекут? Матрёна — то сковородка, чёрный