Читать интересную книгу Падение Иерусалима - Генри Хаггард

   — Что он хотел сказать? — спросил Веспасиан, встревоженно оглядываясь.

   — Он хотел сказать... — начал было Тит и тут же замолк. — Время покажет миру, что он хотел сказать, время — и моя судьба. Да будет так. Что до тебя, Жемчужина, так дорого обошедшаяся цезарю, то ты ещё прелестнее, чем я полагал, и тебе будет отведено лучшее место в процессии. Ради твоего же блага я надеюсь, что найдётся человек, который предложит за тебя более высокую цену, чем Домициан. — И в знак того, что аудиенция закончена, он махнул рукой.

Глава VII

ТРИУМФ

Миновала ещё неделя, и вот уже подошёл день Триумфа. Накануне этого великого дня в дом Галла явилась швея, она принесла с собой платье для Мириам. Платье было великолепно — из белого шёлка, с нашитыми на него серебряными кружочками и с изображением Никаноровых ворот, но с таким глубоким вырезом, что Мириам было стыдно его надеть.

   — Ничего, ничего, — подбодрила её Юлия. — Швея скроила его так, чтобы все видели жемчужное ожерелье, которому ты обязана своим прозвищем. — Но про себя она подумала: «Какой чудовищный век! Как чудовищны люди, чьи глаза могут упиваться унижением бедной одинокой девушки! Видно, моему народу суждено до дна испить чашу подлости!»

В тот же день пришёл и помощник церемониймейстера, он передал Галлу распоряжение относительно его подопечной. Он принёс также пакет, где оказался дивный золотой поясок-цепочка. На аметистовой застёжке были вырезаны слова: «Дар Домициана той, что завтра будет принадлежать ему».

Мириам отбросила поясок, как змею.

   — Я не надену его, — заявила она. — Ни за что не надену. Сегодня я по крайней мере ещё принадлежу себе.

Юлия застонала, Галл пробурчал какое-то проклятие.

Вечером, в знак сочувствия к Мириам, оказавшейся в столь отчаянном положении, её посетил один из старейшин христианской церкви в Риме, епископ Кирилл, друг и ученик апостола Петра. Бедная девушка излила ему всё своё горе.

   — О мой отец, мой отец во Христе, не принадлежи я к лону нашей священной веры, я лучше покончила бы с собой, чем подвергнулась такому унижению. Пока в опасности было лишь моё тело, это только полбеды. Но когда в опасности... Вы, внимавший слову самого Господа, сжальтесь надо мной, подскажите мне, что делать.

   — Дочь моя, — ответил этот задумчивый, исполненный смирения человек, — ты должна уповать на Господа нашего. Не Он ли спас тебя в Тире? Не Он ли спас тебя на улицах Иерусалима? Не Он ли спас тебя на Никаноровых воротах?

   — Да, спас, — ответила Мириам.

   — Точно так же, дочь моя, спасёт он тебя и на невольничьем рынке здесь, в Риме. У меня есть к тебе доверительное послание, вот оно: ты будешь избавлена от всякого позора. Ступай же своей тропой, испей приготовленную для тебя чашу и ничего не бойся: пока Господь не призвал тебя к себе, в трудную минуту Он всегда будет посылать тебе своего Ангела.

Мириам смотрела и смотрела на него; на её душу низошли покой и мир, покой и мир засияли в её кротких глазах.

   — Я слышала слово Господа, переданное мне устами Его посланца, — сказала она, — и отныне не боюсь ничего и никого, даже Домициана.

   — Уж кого-кого, а этого отродья Сатаны, которому Сатана заплатит его собственной монетой, ты можешь не бояться.

Подойдя к двери, он подозвал Юлию, и они оба долго и ревностно молились вместе с Мириам; стоя снаружи, Галл внимательно наблюдал за ними. По окончании молитвы епископ поднялся с колен и благословил её.

   — Я оставляю тебя, дочь, — сказал он на прощание, — но моё место незримо займёт другой. Веришь ли ты в это?

   — Я уже сказала, что верю, — прошептала Мириам. В те времена ещё жили люди, воочию зревшие Христа; Его голос ещё звучал живым эхом по всему миру, и Его последователи с их незыблемой верой не сомневались, что по слову своего повелителя Его ангелы низойдут на землю, для того чтобы снасти Мириам.

Епископ Кирилл ушёл, и в ту ночь из многих катакомб возносились к Небесам молитвы за Мириам, которая была в великой опасности. И эту ночь она проспала мирным сном.

За два часа до рассвета Юлия разбудила девушку и помогла облачиться в сверкающее, но столь ненавистное ей платье. Когда всё уже было готово, она со слезами простилась со своей дорогой гостьей.

   — Ах, дитя, дитя, — сказала она, — ты стала мне как родная дочь, но я не знаю, как и когда мы увидимся снова.

   — Это может случиться скорее, чем ты думаешь, — ответила Мириам. — Но если нам не суждено больше свидеться и я говорю с тобой в последний раз, благословляю тебя за то, что ты относилась по-матерински к беспомощной и чужой тебе девушке. Да, я благословляю тебя и Галла, моего верного защитника...

   — Который надеется, дорогая, и впредь быть твоим верным защитником, — перебил её Галл. — В твоём присутствии я не могу клясться своими богами, но я клянусь нашими Римскими орлами, что не дам тебя в обиду даже Домициану. Ему-то я не обязан хранить верность, пусть он поостережётся: меч возмездия, случается, настигает даже и принцев.

   — Да, Галл, — кротко сказала Мириам. — Но если такое и произойдёт, пусть это будет не твой меч; надеюсь, у тебя не будет повода помышлять о возмездии.

Носильщики, сопровождаемые стражниками, внесли во двор паланкин, Мириам села в него, и они отправились на общее сборное место, около Триумфальной дороги. Ещё стояла ночная темнота, но весь Рим уже пробудился. Повсюду сверкали факелы, изо всех домов, со всех улиц слышался громкий гомон; огромный город готовился к величайшему празднеству, которое когда-либо доводилось видеть его обитателям. Уже в это раннее время на улицах была сильная толкучка, и солдатам кое-где приходилось прокладывать себе путь силой; люди спешили занять лучшие места вдоль всего маршрута шествия, на деревянных помостах, у окон, на балконах снятых для этой цели домов или на их крышах.

По блеску воды внизу и по особенно густой толпе Мириам поняла, что они пересекли узкий мост через Тибр. Дальше они пошли по сравнительно открытой местности, пока не остановились у ворот какого-то большого здания, где ей приказали слезть с паланкина. Галл под расписку передал её распорядителям празднества. Брясь, видимо, расчувствоваться, тем более в присутствии официальных лиц, он повернулся и, не сказав ни одного прощального слова, зашагал прочь.

   — А ну пошли, — велел Мириам один из стражников, но писец, оторвав глаза от таблички, поспешил его осадить:

   — Эй, ты, обращайся поласковей с этой девушкой, а то как бы не пришлось тебе горько пожалеть о своей грубости. Это та самая пленница Жемчужина, из-за которой цезари поссорились с Домицианом; о ней говорит сейчас весь Рим. Так что, повторяю, будь с ней поласковей; много свободнорождённых принцесс стоят нынче куда дешевле, чем она.

Поклонившись чуть ли не с уважением, стражник попросил Мириам следовать за ним в отведённое ей место. Она повиновалась, и они протиснулись через густую толпу людей; в предутренних сумерках Мириам могла только разглядеть, что все они, как и она, пленники. Стражник ввёл её в небольшую каморку и оставил одну. В зарешеченное оконце просачивались первые лучи света, доносился многоголосый гул, перемежаемый горестными всхлипами и рыданиями. Дверь отворилась, вошёл слуга с хлебом на блюде и кувшином молока. Она взяла это с благодарностью, ведь ей надо было подкрепить силы перед долгим, утомительным шествием, но едва она принялась за еду, как вошёл раб в императорской ливрее; он нёс поднос, уставленный серебряными блюдами с изысканными яствами.

   — Госпожа Жемчужина, — сказал он, — мой хозяин Домициан посылает тебе свои приветствия и эти дары. Блюда отныне твои, их сберегут для тебя, но он велел мне добавить, что сегодня вечером ты будешь ужинать на золотых блюдах.

Мириам ничего не ответила, хотя ответ и вертелся у неё на языке, но после ухода лакея она тут же опрокинула пинком поднос, и все яства вывалились на пол, а блюда со звоном раскатились в разные стороны. Затем она продолжила свою скромную трапезу, досыта наевшись хлеба и молока.

Едва она поела, как появился распорядитель и вывел её на большую площадь, где её поставили среди многих других пленников. К этому времени уже взошло солнце, и она увидела перед собой красивое здание, а под ним — римских сенаторов в пышных тогах, патрициев, всадников[43], принцев из разных стран с их свитами — изумительное и впечатляющее зрелище. Перед галереями, примыкавшими к зданию, стояли два трона из слоновой кости, вправо и влево от них, насколько хватал глаз, уходили шеренги в тысячи и тысячи солдат; Мириам находилась на возвышенном месте и хорошо видела, что сенат, всадники и принцы стоят перед ними и двумя тронами. Немного погодя из галереи в шёлковых тогах и лавровых венках показались цезари Веспасиан и Тит, а также Домициан, все со своими свитами. Солдаты приветствовали их громким торжествующим криком, подобным реву моря, пока цезари усаживались на свои троны, этот крик всё набирал и набирал силу и замолк только после того, как Веспасиан встал и поднял руку.