— Ах, государыня, — вскричал я, — могу ли я сие учинить, не подвергая себя презрению всего света, отваживая моего приятеля нападкам Карачуновым?
— Нет, — перехватила окованная красавица, — себя ты презренным не учинишь, избавляя от вечной темницы несчастную царевну, тебя любящую и впадшую для тебя в толь недостойное состояние своего сана. Жестокий!
Смотри на льющиеся мои слезы, на томление мое и трепет; вообрази лютое страдание моего сердца, пылающего к тебе неограниченною любовью! Освобождением моим не одной ты мне учинишь благодеяние — ты избавишь от горести двух несчастных родителей, которые непрестанно о мне сокрушаются и изрывают себе гроб ежечасными воздыханиями. Ежели ты пресечешь мои оковы и возвратишь меня им, то какою благодарностью не воздадут они за твое благотворение, какою похвалою не возвеличат они твое деяние! Они тебя поставят выше смертных, отдадут тебе престол свой, учинятся твоими рабами, божеством тебя своим поставят и живого почтут тебя жертвами, а я, пылающая уже и к жестокому, каким тебя почту в моем сердце, когда ты учинишься моим избавителем? Ты мне священнее Олимпа будешь, ты мне будешь…
— «Государыня! — вскричал я тогда, став ею чрезвычайно тронут. — Я готов тебя избавить от сей неволи, но научи меня, как мне сие учинить. Ты ведаешь, конечно, — присовокупил я, — по своему искусству, что Левсил препоясание свое и меч имеет при себе непрестанно, а ночью спальню свою, в которой их хранит, заграждает волшебными словами, которых никакая сила победить не может.
— Я знаю это, — сказала мне с приятностью моя прелестница, — но неужели любовь твоя ко мне не может обрести какого средства к получению их? Левсил тебя любит; изыщи какую-нибудь хитрость, которая бы тебе вспомоществовала овладеть его мечом. Хитрость сия будет тебе простительна, и Левсилу никакой от того погибели не приключится, ибо как скоро ты меня избавишь, то я сама, вместе с моею благодарностью, потщуся возвратить ему его оружие. Любезный мой Рус, поспеши освободить страждущую твою супругу от пленения; я тебя инако уже не считаю, — примолвила она, кидая на меня страстные взоры, — как любезным моим супругом, ибо коль скоро ты меня освободишь, ту ж минуту и я, и престол отца моего тебе принадлежать будут…. Что же касается способа, — продолжала она, — каким тебе достать
Левсилов меч, то я тебя оному научу, ежели ты сам не хочешь принять на себя труда вымыслить его. Вот, — говорила она, подавая мне малую золотую коробочку, — сия волшебная вещь может тебе послужить в предприятии сем самым легчайшим способом. Она имеет силу, когда ее раскроют, приводить природу в расстроение, возбуждать бурю, гром, молнию, град и вихрь. Возьми ее и ступай в Левсилов замок. Когда настанет вечер, то ты, имея ее завсегда у себя в кармане, раскрой ее: от сего единого действия смутится вся природа, восстанет пре-сильная буря с беспрестанным громом и молниею. Ты их не страшись внутренне, ибо они никакого тебе зла не приключат, но притворись пред Левсилом, будто ты сего весьма боишься; таким образом дай пройти целой ночи и следующему дню. По прошествии их и по наступлению вечера скажи Левсилу, приняв на себя испужанный вид, что ты весьма страшишься сей непогоды и не можешь ночевать в своей спальне; примолви, что ты и прошедшую ночь не спал, находясь в повсеминутном страхе от беспрестанного грома и блистания. И по сем проси Левсил а, чтоб он позволил тебе ночевать в своей спальне, огражденной волшебными словами, которые сохраняют ее не токмо от насилия человеков, но от огня, железа и бурь и не допускают никого в нее войти без его позволения… Когда же он дозволит тебе в ней переночевать, то уже нетрудно будет тебе овладеть его оружием: ты можешь во время ночи его похитить и приехать сюда для моего освобождения. Ибо трудно только войти в его спальню, а выйти из нее никакого уже труда тебе не будет стоить. Вот как тебе надобно поступить, любезный мой Рус, — продолжала она говорить, кидая на меня ласковые и распаленные взоры. — Не отринь просьбы пылающей к тебе Гориады, извлеки меня из ужасной сей темницы и, возвратя моим родителям, учинись нашим царем и повелителем храбрых спартанцев.
Последовавшие за сим ласкательства ее и слезы в такое колебание привели мой дух, что я склонился бы тогда предать и Левсила, и самого себя Карачуну, лишь бы только освободить ее от уз и темницы, не токмо похитить меч у моего приятеля. Возвращая ей за ее ласки тьмою равномерных ласканий и бесчисленными коленопреклонениями, обещал ей с клятвою исполнить ее повеление. Вследствие чего, простившись с нею, и поехал от нее к Левсилову замку, поблизости коего упражнялись в ловитве наши охотники.
Я их нашел всех собравшихся уже в одно место и между ними Левсила, заботящегося о моем отсутствии и приказывающего искать меня. Прибытие мое весьма его обрадовало; он спрашивал меня о причине отдаления моего от них, а я, желая скрыть от него настоящее приключение, принужден был ему лгать, что будто, гонясь за зверем, заплутался и насилу мог найти прежний путь. Левсил, почитая меня искренним своим другом, нимало не вздумал подозревать меня во лжи и поверил всем моим словам охотно. После чего поехали мы в замок, ибо начало уже смеркаться. А я между тем, спеша начать порученное мне от Гориады дело, раскрыл в моем кармане волшебную коробочку, и как только сие учинил, то и начал воздух колебаться и мало-помалу восставать вихрь. Вскоре показалися темные облака, которые, совокупляясь между собою, покрыли над нами небо и, будучи понуждаемы ветром, начали спираться друг с другом и напоследок произвели такой сильный гром, молнию, дождь и град, каковых ни я, ни Левсил отроду не видывали. Сие принудило нас убираться поскорее в замок.
Следуя Гориадину учению, принял я на себя вид боящегося человека и движениями моими и словами старался уверить моего приятеля и Преврату, его жену, что я весьма сей бури устрашаюсь. Они старалися мне доказать, что она ничего страшного в себе не имеет, и что сие естественно и не должно так устрашать разумного человека. Я и сам это ведал, но, желая умысел мой произвести в действо, не давался им на уговор и час от часу притворялся боязливейшим. Представляя таким образом робеющего лицо, весьма мало ел во время ужина, вскакивая и содрогаясь при всяком ударе грома. По окончании стола простился я с ним гораздо ранее обыкновенного, поставляя причиною робость мою, для уменьшения которой, говорил я им, хотел зарыться в мою постелю. Они охотно склонились на мое желание и, простившись со мною, пошли в свою спальню, а я побежал в мою. Без всякого притворства провел я без сна большую часть ночи: образ моей прелестницы поминутно упражнял мои мысли; все ее слова и взгляды представлялися моему воображению; наипаче обещания ее услаждали мое честолюбие: я воображал себе, что будто уже сижу на Лакедемонском престоле и повелеваю спартанскими народами. Но высокомерию моему не довольно и сего было: я предприял учиниться обладателем всей Греции и напоследок хотел окончить власть гордых персов. По недолгом наслаждении себя сими мнимыми победами вздумал я показать силу моего оружия индийцам. Подвергнув их моему игу, предприял я увеличить державу мою покорением Африки. Но может ли удовольствовать великий дух столь мелкое пространство земель! Я видел не повинующихся еще моему скипетру целую Европу и бесчисленные острова океана. Чего ради вознамерился я и их всех подвергнуть моему оружию и учиниться единодержавным обладателем всей подсолнечной. Так заблуждаясь моими помышлениями, радовался я несказанно, воображая себе, как я стану величаться, когда все части света будут предстоять моему престолу, и с каким трепетом станут внимать все мои слова. При сем общем повиновении всей земли одни только планеты не признавали моей власти, но я бы и их, конечно, уже покорил себе, когда б немилосердый Кикимора, божество сна и ночи, не исторг у меня скипетра и не оковал тягостными своими оковами обладателя вселенной, или, лучше сказать: сон пресек глупые мои размышления.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});