Читать интересную книгу Стоять до последнего - Георгий Свиридов

— Пей, друг.

Тот жадно глотал воду, стуча зубами о края кружки. На лбу и на висках проступила мелкими каплями испарина. Незнакомец закашлялся тяжело и с надрывом, потом успокоился, посмотрел на Миклашевского мутными глазами и обессиленно опустился на нары.

Миклашевский вынул из кармана кусок тряпки, служившей носовым платком, намочил ее и стал смывать кровь на лице. Незнакомец лежал с закрытыми глазами. На голове, чуть выше уха, виднелась рана. Игорь снял гимнастерку, стянул с себя нижнюю рубаху. Попробовал оторвать рукав, но тот не поддавался. Тогда Игорь вцепился в край зубами и чуть надгрыз материю. Разорвав рукав на полосы, Миклашевский начал бинтовать голову избитого.

— Потерпи… Потерпи…

Пострадавший лишь тихо, протяжно стонал, не открывая глаз. Игорь уложил его поудобнее на тюфяке, подложив под голову свою тужурку.

— Спи, спи. Сон — это, знаешь, лучшее лекарство.

Вскоре избитый задышал ровнее, спокойнее и, кажется, заснул.

Миклашевский уселся рядом на нары и молча глядел на военнопленного. Какое-то недоброе предчувствие глухо шевелилось у него в груди. Он знал, что рано или поздно к нему в камеру, как предупреждал полковник Ильинков, обязательно приведут «подсадную утку», попросту говоря, провокатора. «Прием, испытанный гестаповцами, — наставлял полковник, — и действует почти безотказно».

Но чем дольше смотрел Миклашевский на избитого, тем сильнее в нем проступало чувство жалости, и оно, это чувство, заглушало все остальное. Никак не хотелось верить, что перед тобой на нарах лежит именно провокатор. Камера имеет свои законы, и человек, попавший в нее, невольно смотрит на мир иными глазами. Миклашевский еще не ожесточился, он почти не видел предательства и измен. Борясь в открытую с врагом на Ленинградском фронте, Миклашевский привык к честной, открытой борьбе. Краткие месяцы, проведенные в спецшколе, вооружили его знаниями и навыками. Он смотрел на уснувшего человека, и эта живая страдающая душа невольно притягивала его к себе. Он в сотый раз задавал сам себе вопрос, на который не мог ответить: почему и зачем человека так зверски избили?

Игорь готовился и мысленно не раз представлял себе встречу с провокатором, умным и хитрющим врагом. Но Миклашевский никогда, даже в самых немыслимых предположениях, не мог предвидеть, что того втолкнут в камеру в таком полубессознательном состоянии. Какой же тот после этого агент, если без посторонней помощи не может передвигаться? Да и что он может запомнить? Как в таком состоянии будет провоцировать?..

Игорь, стараясь не разбудить избитого, передвинул того к стене. В маленьком окошке синела ночь и одиноко смотрела далёкая равнодушная звезда. «А может быть, он вовсе и не тот, за кого я его принимаю, — в который раз думал Миклашевский, укладываясь рядом на нары. — Может быть, он свой, его пытали на допросах и потом втолкнули в мою камеру… А я тут со своими предубеждениями…» Но то недоброе предчувствие, которое вспыхнуло сразу, в первые же минуты появления незнакомца в камере, не проходило. Его нельзя было объяснить словами, оно просто таилось где-то подсознательно и лишь вкрадчиво напоминало о себе, предупреждая: будь осторожен.

2

На третьи сутки избитый окончательно пришел в себя. Все это время Миклашевский заботливо, как нянька, ухаживал за ним, менял повязки, для чего пришлось изорвать нижнюю рубаху, прикладывал влажные компрессы, поил и кормил.

Открыв глаза, незнакомец внимательно и настороженно смотрел на Миклашевского, и в его темных, глубоко посаженных глазах можно было прочесть открытое недоверие.

— Ну что? Очухался? — Миклашевский тепло улыбнулся. — Наконец-то!

— Ты кто? — спросил незнакомец, чуть приподымаясь.

Миклашевский недоуменно глянул на товарища по камере. Голос у того был колючим, холодным. Игорю даже стало не по себе.

— Я?.. Я такой же, кажется, заключенный, как и ты, — ответил Миклашевский, стараясь не придавать значения холодному вопросу.

— Такой же? — переспросил избитый, вкладывая в короткое слово весьма многозначительный смысл. — В этом еще надо разобраться.

— Поживем — увидим, — ответил Миклашевский. — Дело не хитрое.

— Вот именно, не хитрое, — тем же многозначительным тоном произнес незнакомец. И замолчал, рассматривая в упор Миклашевского.

Игорь тоже молчал. Воцарилась неловкая пауза. Оба смотрели друг другу в глаза, один — недоверчиво и зло, а другой — выжидающе и спокойно. Миклашевскому вспомнились детские годы, как в школе, начитавшись о приключениях Шерлока Холмса, вырабатывали у себя волю, силу взгляда и часто играли в «гляделки»: уставятся двое друг на друга и смотрят в упор, пока один не заморгает… Вспомнив о той школьной игре, Миклашевский невольно улыбнулся:

— Долго мы так будем разглядывать друг друга? Может, хватит, а?

— Может быть и долго, а тебе что?

— Так, ничего, — Миклашевскому стало смешно, он рассмеялся. — Как петухи… Хватит чудить!..

— Вот именно, хватит чудить.

Миклашевский видел, что незнакомец ему не доверяет. Смотрит, как на врага. Незримая стена возникла между ними, она с каждой минутой становилась все прочнее. Миклашевский попытался еще раз найти путь к пониманию друг друга, сломить недоверие.

— Вижу, ты парень с характером, палец в рот не клади. В наши дни это хорошо, — сказал Игорь. — Давай знакомиться.

— Что ж, давай, — ответил заключенный. — Так как же тебя называть?

Слово «называть» было им произнесено таким тоном, что не оставляло никаких сомнений, что он нисколько не доверяет Миклашевскому, не верит ни единой фразе. И тут впервые Миклашевский подумал: а что, если и тот, в свою очередь, принимает его, Миклашевского, за провокатора? От такого предположения Игорь несколько растерялся, почувствовал себя беспомощным, словно у него из рук выбили оружие и он не может защищаться. Но так продолжалось лишь мгновение, пока в его голове пронеслись эти мысли.

— Звать меня Игорь. Игорь Миклашевский.

— Пусть будет так. Пусть будет Игорь Мишаковский, — произнес избитый, явно высказывая свое недоверие.

— Не Мишаковский, а Миклашевский.

— Пусть будет Миклашевский. — Заключенный смотрел, чуть сощурив глаза, как смотрят в прицел, сосредоточенно и цепко — А меня можешь называть Петром. Не возражаешь?

— Что ж, Петро, так пусть Петро, — согласился Миклашевский и добавил: — Петро без фамилии.

— Вот именно, Петро без фамилии, — потом ехидно улыбнулся разбитыми губами: — Можно и Петро Бесфамильный.

— Эх, ты!

Миклашевский сдержался, лишь смерил его, распростертого на нарах, весьма красноречивым взглядом, вздохнул и отошел. Разговаривать было не о чем, контакта не получилось. Незримая стена, которую воздвиг этот, назвавшийся Петром, осталась стеной.

— Чего же замолчал? — первым заговорил Петро. — Давай дальше выспрашивай!

— Заткнись! — озлобился Миклашевский. — Зря на тебя только нижнюю рубаху извел…

— Рубаха есть вещь казенная, тебе ее заменят, когда на доклад вызовут, — сказал Петро.

Миклашевский отвернулся. Вступать в пререкания он не собирался. Спорить и доказывать не имело смысла. Игорь уселся на корточки, прислонившись спиной к стене, полузакрыв глаза. Он сделал вид, что не обращает внимания на колкие, язвительные слова Петра.

— Молчишь? — наступал Петро. — А может быть, хоть на такой вопрос ответишь: сколько времени я здесь нахожусь?

Миклашевскому пришлось ответить:

— Трое суток.

— И за эти дни меня ни разу не таскали на допрос?

— Ты же был вроде тюфяка, в полном беспамятстве.

— Странно, очень странно, — Петро сел на нары, свесил ноги и смотрел на Миклашевского. — А тебя за эти дни тоже не таскали на допрос?

— Нет, не таскали, — ответил Миклашевский.

Игорь смотрел на Петра и почему-то удивлялся тому, как тот быстро приходил в себя.

— Понятно, — сказал Петро, — понятно.

«Странно получается, — думал Миклашевский, ощущая спиной прохладу кирпичной стены, — он мне не доверяет, я ему не верю. Сидим, как пауки в банке, настороженные и злые». И еще он думал о том, что немцы просто так, за здорово живешь не станут лупить почти до полусмерти человека. Видимо, у них на то были какие-то основания. А мы посапываем каждый в свой кулак и дичимся друг друга.

Время тянулось томительно медленно. День казался бесконечным. У Миклашевского ощущение времени, почти физическое ощущение его хода, было свойством натуры. Это ощущение было развито постоянными боксерскими тренировками, где именно умение «чувствовать время» являлось одним из важных бойцовских навыков. А вот сейчас, в камере, когда двое незнакомых, чьи судьбы, возможно, похожи и близки, когда эти двое сидят и насупились, недоверчиво поглядывая друг на друга, Игорь ощущал время как какую-то липкую, бесформенную массу.