Читать интересную книгу Иди за рекой - Рид Шелли

– Извини, – хихикнул он, поймав мой встревоженный взгляд. – Просто, блин, дождаться не могу.

В то утро, когда он ушел на призывной пункт, я сидела у телефона. Я представляла себе, как он стоит в очереди с другими подпрыгивающими от нетерпения молодыми людьми, все ждут, пока объявят их дату рождения, проведут медосмотр, остригут машинкой, выдадут каждому зеленую форму и блестящий жетон на серебряной цепочке. Он должен был позвонить, когда закончит. Я читала журналы и ждала. Сделала себе на обед тост с рыбным салатом и ждала. Перенесла телефон поближе к открытому окну и заняла руки подрезанием розовых кустов в саду, успокаивая себя тем, что он просто забыл позвонить. Когда Пол вернулся домой с работы, я приготовила ужин и поставила перед ним тарелку. Сказала, что от Макса за весь день нет вестей.

– Он не ребенок, чтобы обо всем отчитываться мамочке, – насмешливо проговорил Пол.

– Ты прав, – сказала я, как и во всех других случаях.

Но что‐то было не так, и я это знала. Просто надо еще подождать, и все разъяснится.

Война

Я боролась с тревогой всю ночь. На следующее утро села в автобус, полный застывших взглядов, и подошла к свободному месту рядом с мальчиком в полном солдатском обмундировании. Он невидящим взглядом смотрел прямо перед собой и, казалось, меня не заметил, но все же сунул зеленую холщовую сумку между черных ботинок, чтобы я могла сесть. Мое спасибо осталось без ответа.

От мальчика пахло войной. Я сидела, окутанная его сложным запахом пота, сигарет, алкоголя и чужбины.

– Домой? – спросила я.

– Может быть, – тихо ответил он, продолжая смотреть перед собой.

Я сошла на остановке “Двенадцатая улица”. Пошла к дому Макса, в дороге размышляя над тем, неужели и Лукас, от которого всегда так чисто пахло дезодорантом “Спид-стик” и мятным ополаскивателем зубов, теперь тоже пропитался войной?

Я еще не успела подняться по металлической лестнице, но через прутья галереи уже увидела открытую входную дверь в квартиру Макса и визг гитар из его стереосистемы. На стук он не ответил, и я вошла. В квартире повсюду был мусор – коробки из‐под пиццы, пивные банки, смятая одежда, грязные засохшие тарелки; посреди всего этого на диване лежал в одних штанах Макс, а на нем – длинноногая девица в шортах из обрезанных джинсов и желтом верхе от купальника, оба совершенно неподвижные. Я окликнула их. Никто не шевельнулся. Я подошла поближе и увидела на ковре опрокинутую бутылку виски и трубку для гашиша. Я стояла над ними и наблюдала, как равномерно вздымаются и опускаются их грудные клетки, – увидев это, я вздохнула с облегчением – точь‐в-точь как когда мои детки тихо засыпали, перепутавшись руками и ногами в своей кроватке на одного.

Даже сейчас, когда Макс был в отключке и лежал, укрывшись, будто не нашел одеяла получше, пьяной девицей, я узнавала в его спящем лице того малыша. Мне хотелось выпутать его из этого всего – из девицы, из наркотиков, из бардака, из войны – и прижать к себе. Но все, что я могла сделать, это протянуть руку и осторожно убрать с его лба длинные волосы.

Я порылась на захламленном столе на кухне в поисках какой‐нибудь бумажки и ручки, чтобы оставить записку. Под грязной бумажной тарелкой я нашла призывные документы Макса. Сверху на повестке стоял ярко-красный штамп “ОТСРОЧКА”.

Я внимательно прочитала каждую страницу в поисках ошибки. Все вроде было в порядке, пока я не дошла до раздела “Медицинское освидетельствование”. На этой странице значился перечень военных классификаций с пустым черным квадратиком напротив каждой строки, и красная жирная галочка стояла в квадратике самой нижней строки: “F-4 – Военнообязанный освобожден от службы в армии”. Ниже почти нечитаемыми каракулями была сделана приписка от врача: “Деформированная правая рука. Не годен”.

Я выкрикнула имя Макса и бросилась к дивану, держа документ над головой. Он медленно посмотрел на меня сквозь красные щели глаз, ничуть не удивленный моим присутствием.

– Что произошло вчера на призывном пункте? – спросила я, перекрикивая музыку.

– Ублюдки херовы, – неразборчиво промямлил он. Девушка, заслышав его голос, немного приподнялась и стала целовать его в шею. – Ни хрена не произошло, – пробормотал он и снова закрыл глаза.

– Нет, что‐то, видимо, произошло. Что сказал врач?

– В жопу врача, – сказал он, и девица стала сонно его обвивать и обхватывать всем телом.

Она промурлыкала, что лучше бы он предпочел ее жопу, и оба жадно принялись друг за друга – губами, руками, бедрами.

Я положила бумаги обратно на стол и вышла из квартиры. Солнце на галерее светило слишком жарко для апреля. Музыка, доносящаяся из квартиры, играла слишком громко. Мой сын был слишком для меня непонятен. Все‐таки он не присоединится к Лукасу во Вьетнаме. К моему удивлению, неожиданная отсрочка от армии ничуть меня не утешила. Я опасалась, что Максу войны все равно не избежать: она у него давно своя.

Новости

В пять тридцать ужин, в шесть – новости по телевизору. Пол не всякий вечер приходил домой, но, когда приходил, распорядок был всегда предсказуем, как закат солнца.

Я вместо того, чтобы смотреть новости, мыла посуду. От ежевечерних репортажей с грохотом стрельбы и изможденными лицами принесенных в жертву сыновей у меня разрывалось сердце. Из всех новостей меня интересовала лишь одна: цел ли Лукас и когда он возвращается домой, но этой новости по телевизору не передавали.

И все же в прошлом апреле я вдруг оказалась приклеенной к экрану телевизора, как и все остальные: наблюдала за тем, как разворачивается драма “Аполлона-13”. Я сумела оценить иронию того, как вся страна, затаив дыхание, следит за судьбой каких‐то трех человек в то время, как другие люди десятками умирают каждый день, сражаясь на никому не понятной войне. И тем не менее я попалась на крючок на все восемь длинных дней – до тех пор, пока команда “Аполлона” не вернулась домой, – а дальше уже не смогла избавиться от этой привычки. Я смотрела сводки из Вьетнама. Смотрела, как американские сухопутные войска ворвались в Камбоджу, а пять дней спустя в оцепенении смотрела сюжет из Кентского университета, где на зеленых лужайках лежали лицом вниз чьи‐то убитые дети. Репортажи следовали один за другим, каждая новая трагедия затмевала собою прежнюю – мир, который я подарила своим сыновьям, оказался гораздо безумнее и бессмысленнее, чем я опасалась. Я не в силах была оторвать взгляд от экрана.

Время от времени заходил Макс. Иногда его выводило из себя что‐нибудь в шиномонтажной мастерской, где он работал, или в новостях, и тогда он, с красными глазами, объявлялся у меня на пороге. Я кормила его обедом и слушала тирады о коммуняках, уродах, нарках, свиньях и мордоворотах и понимала только, что его злоба огромной изодранной сетью раскинулась на все вокруг. О Лукасе он говорил редко, но я знала, что мы оба по нему тоскуем, оба мечтаем, чтобы он вернулся, и тогда мир станет хоть немного менее безумным.

Когда я видела Макса в последний раз, он забирался в фургон, набитый хиппующими людьми в джинсах и бахроме: они направлялись на летний музыкальный фестиваль в двух тысячах миль от нас, на стадионе Шей-стадиум. Он бы и не заехал, если бы ему не понадобилось одолжить у нас сумку-холодильник, но я бесконечно благодарна, что все‐таки заехал.

– Фестиваль Мира, прикинь! С этой вот кошечкой.

Макс расплылся в счастливой улыбке, кивнув на сидящую за рулем тоненькую девушку без лифчика и с венком увядших ромашек на пышном афро. Она улыбнулась и послала мне знак мира, выставив вверх указательный и средний пальцы, и Макс расхохотался своим чудесным горловым смехом.