Читать интересную книгу Личная жизнь адвоката - Наталья Борохова

– Антон, не неси чепухи! – досадливо поморщилась Милица. – Твои друзья, как ты их называешь, не заслуживают такой жертвы. Придумал же такое! Жениться!

– Да? А мое честное имя заслуживает, чтобы его втаптывали в грязь? – холодно поинтересовался я. – Что я сделал не так? Почему теперь меня будут связывать воедино с этим мошенником? Я заслужил стать объектом жалости и насмешек?

– Не горячись, пап! – влез Артем. – Ты слишком любишь все превращать в драму. Заладил: «Честное имя! Честное имя!» Мама отдаст деньги. Это разом прикроет им рты. А если к ним добавить комиссионные, твои знакомые только рады будут, что все так хорошо разрешилось. На зарплату ученого не разгуляешься.

– Значит, твои проблемы опять будем расхлебывать мы с мамой? Отлично! И до каких пор? Когда ты, черт подери, возьмешься за ум?

Я горячился. Артем же был спокоен. К моему возмущению, он начал даже зевать, красноречиво показывая, что наш разговор его утомил.

– Тебе не кажется, что ты выбрал неудачное время для моего воспитания? – лениво поинтересовался он. – На дворе, между прочим, ночь.

– А тебе завтра на работу? – вскричал я. – Или, может, в библиотеку, готовиться к экзамену? Ты ведь меня и с этим надул, верно?

– С меня хватит! – дернул плечом Артем. – Я иду спать.

Он шагнул к лестнице. Я схватил его за руку, дернул на себя.

– Нет, ты никуда не пойдешь! Ты останешься здесь и выслушаешь все, что я захочу тебе сказать.

Артем, делая мне одолжение, остался. Но по его выражению лица было видно, что мои слова отлетают от него, как от стенки горох. Мне было бы легче, если бы мой сын защищался, спорил со мной до хрипоты. Но это равнодушие, с каким он смотрел на меня, эта пренебрежительная улыбка, которая играла на его губах, когда я ему говорил о чести и совести, доводили меня до умоисступления. Я с ужасом понимал, что время упущено. Понимал, что сын мой останется таким, каков он есть. Если, конечно, он не станет еще хуже.

– Так не может продолжаться, – сказал я. – Меня не устраивает такая жизнь.

– А если меня устраивает, тогда что? – спросил он и ленивой походкой подошел к столику, на котором стояла початая бутылка с коньяком. Он плеснул себе в бокал, выпил залпом и довольно крякнул. – Меня такая жизнь устраивает, пап, – сказал он, поставил бокал на место и, сунув руки в карманы, лихо прошелся по комнате. – И вообще, ты со своими нотациями опоздал. Шел бы ты в свой кабинет, сидел бы там, как обычно, и не лез в мои дела. Мы уж как-нибудь с мамой разберемся, как мне дальше жить…

Я плохо помню, что он говорил мне еще. Я чувствовал, как кровь жарко пульсирует в моих висках. Мне хотелось встряхнуть его, вырвать из той сонной одури, в которой он находился. Я подскочил к нему и ударил его наотмашь. Он не был готов к моей атаке, нелепо взмахнул руками и упал.

Я никогда не бил своего ребенка. Мой поступок стал для меня страшным шоком. Я стоял и смотрел распластанное передо мной тело. Артем не думал вставать. Я решил, что он мстит мне, пугает, заставляет нервничать.

– Эй ты, – сказал я ему. – Не прикидывайся! Вставай!

Я тронул ногой его ногу. Он не шелохнулся.

Внезапно Милица взвизгнула и бросилась к нему. Артем лежал, склонив в сторону голову. Я не сразу увидел тоненькую струйку крови, вытекающую откуда-то из-под виска. Должно быть, падая, он ударился об острый выступ каминной решетки.

– Артем! – закричал я. – Очнись! Что с тобой?

Я упал на колени, приподнял его голову, вглядываясь в любимое лицо. Сын казался спокойным. Он словно спал, но так крепко, что я не мог его разбудить.

– Вставай, милый! – кричал я. – Открой глаза.

Я вспомнил, как когда-то будил его в школу, тряс за плечо. Но тогда он в ответ только дурачился, прятал голову под подушку, лупил ногами по кровати, а теперь лежал неподвижно, не желая вспоминать прежние забавы.

– Антон! – услышал я над собой протяжный стон. – Не трогай его. Он умер.

Умер? Я готов был рассмеяться. Разве от этого умирают? Милица, видимо, повредилась умом. Мой сын не мог умереть. Это было бы нелепо. Его смерть должна была случиться через много лет. Тогда, когда меня самого уже не будет в живых. Но не сейчас. Не здесь. Не от моих рук.

Я отскочил от тела. Со мной случилась истерика. Я не помнил, что кричал. Я плакал, поминутно подбегал к телу, проверяя, не задышал ли он. Но Артем оставался недвижным. Мне казалось, что у него заострились черты лица.

– Я убил его? – спрашивал я, адресуя вопрос жене.

– Нет, ты ни при чем, – говорила она. – Это несчастный случай. Я сейчас вызову полицию, «Скорую помощь». Я сделаю все, что нужно. Только не мешай мне. Уйди в свою комнату, прошу тебя!

– Но я не могу уйти в комнату! Они придут за мной!

– Позволь мне все уладить. Уйди! – попросила она и, не выдержав, закричала: – Уйди же ты, наконец. Тебе мало всего этого, да? Уберись прочь!

Я попятился, рыдая на ходу. Уже не помню, как я оказался в своей комнате. Там я бился, как раненый зверь в логове, кричал, плакал. Потом наступило забытье…

Проснулся я, словно от толчка. Рядом со мной сидела жена. Глаза ее были сухи.

– Мне снился страшный сон, – начал я, но, увидев выражение лица моей жены, осекся: – Где Артем?

Она погладила меня по плечу.

– Все будет в порядке, – пообещала она, но взглянуть мне в глаза не решилась. – Все будет хорошо.

– Артем пришел в себя? Он жив? – я приподнялся на локте.

Она с трудом проглотила комок в горле.

– Артем умер.

Вчерашний кошмар навалился на меня, закружил меня в своих объятьях. Я застонал.

– Где Артем?

– Его увезли.

– А меня? Почему меня не увезли?

– Ты себя плохо чувствуешь.

– Разве убийц спрашивают, как они себя чувствуют после убийства?

– Антон, успокойся, – попросила Милица, повелительно сжимая мою руку. – Я обещала тебе, что все улажу. Я уладила. Ты ни при чем. За эту смерть должен ответить виновный.

– Кто же это? – спросил я, потрясенный до глубины души. – Кто должен ответить за смерть Артема?

– Она, – коротко ответила Милица. – Его потаскушка ответит за все.

Я решил, что у моей жены на почве пережитого горя случилось нервное расстройство.

– Ты с ума сошла? Эта девица здесь ни при чем.

– Ах, ни при чем? – подскочила супруга. – Это не она, случайно, приходила к нему вчера вечером? Не она устроила сцену с требованием жениться на ней? Не она притащила приятеля, который покалечил нашего сына?

– Милица, опомнись!

Но жену уже было не остановить.

– Это все она! Из-за нее он залез в долги! Он бросил учебу! Он вел себя как кретин! Скажешь, что ты и в этом виноват? Кто теперь мне вернет сына? Кто?

Она зарыдала, а с ней зарыдал и я. Мы вели себя как брошенные дети, прижимались друг к другу, плакали навзрыд. Горе было таким огромным, что наваливалось на нас, как глыба. Я чувствовал, что задыхаюсь под ее тяжестью, теряю способность действовать и понимать. Меня сковала странная апатия.

– Нельзя так! – шептал я. – Нужно позвонить, куда следует. Надо во всем признаться.

– Да? – спрашивала она зло. – И тогда ты тоже покинешь меня? Как ты можешь? Какое тебе дело до девицы, которую ты никогда толком не знал?

«Какое мне дело? – вяло думал я. – Какая теперь разница? Ведь Артема не вернешь». Я погрузился в забытье, лишив себя возможности рассуждать. В темноте было мое спасение.

Мне потом говорили, что у меня началась нервная горячка. Я несколько дней лежал в беспамятстве, бредил. Очнулся я в больнице под наблюдением внимательных врачей. Все они сочувствовали моему горю. А я, выплыв из глубин беспамятства, опять пережил серьезный шок. Смерть Артема стала реальностью. Милица, как могла, поддерживала меня. Она оплатила отдельную палату. По ее настоянию мне кололи какие-то средства, которые были способны на время заглушить боль и ввести меня в прежнее дремотное безмятежное существование. За это я ей был благодарен. Реальность причиняла мне физическую боль. Ко мне не ходили посетители.

Вы спросите меня, думал ли я о девушке, которую обвинили в убийстве? Отвечу вам так. Нет! Я не думал о ней. Вернее, я старался вычеркнуть ее из памяти, словно ее никогда и не было. Милица оберегала мой покой. Она не заговаривала со мной об идущем расследовании. Не знаю, как ей удалось убедить следователя не допрашивать меня. Меня оставили в покое. Время шло, и настала пора покидать больницу. Но я страшился возвращения домой, злился на Милицу. Она, понимая мое состояние, продлила мое пребывание в стационаре.

Со временем я осознал, что моим надеждам не суждено сбыться. Я не умер, как ожидал. Мое сердце не остановилось от горя, продолжало стучать, свидетельствуя о том, что мой век еще не кончен. Это было ужасно. Я не был безумцем и понимал, что выйти из больницы мне все-таки придется. А что будет потом? Как я буду жить? Я часами сидел на стуле, спрятавшись за дверью так, что доктора и сестры, приходя ставить мне очередной укол, не сразу понимали, где меня искать. Будь моя воля, я стал бы невидимкой. Но вопреки всему я жил! Моя чертова земная оболочка находилась в полной исправности.