Читать интересную книгу Денис Давыдов - Александр Барков

Атмосферу жизни и дружеских встреч в Остафьеве «красноречиво» описал один из гостей Петра Андреевича Вяземского, помещик из Швейцарии: «... Никогда не забуду я очаровательных вечеров колымажного двора... Еще незабвеннее мои два пребывания в Остафьеве, время самое счастливое в моей жизни. Чего бы ни дал я, чтобы еще раз увидеть и пожить в прекрасном дворце... Мне кажется, что я вижу его и вновь обегаю вокруг. Приближаясь, вижу слева церковь, где мы присутствовали на ночной свадьбе... повертываю вправо – и попадаю на площадку, где мы играли в городки... Вижу великолепную колоннаду... Вхожу в вестибюль, спешу в левый зал, где мы слушали чтение таких прекрасных отрывков «Истории» господина Карамзина, где мы собирались по утрам. Иду в столовую и вспоминаю тот очаровательный обед, когда господин Нелединский нас изумлял умом и веселостью... Прохожу в большой и благородный зал, где мы танцевали с графинями Пушкинами... бросаюсь в библиотеку, где находятся все утешения, которые ум может предложить сердцу... Захожу поздороваться в ваш кабинет – прохожу милю, не без того, чтобы не заглядеться на прилежных вышивальщиц, которые мне напоминают работы, воспетые греками и латинянами... тороплюсь спуститься в сад, быстро прохожу прекрасную аллею, которая ведет в небольшой лесок: там нахожу в сборе молодых деревенских девушек – мы принимаем участие в их танцах... Они уходят, а мы продолжаем нашу прогулку... Господин Карамзин, как обычно, идет впереди... Нет, мой милый Вяземский, никогда, никогда я не забуду Остафьева!»

Общество любителей Российской словесности при Московском университете во главе с профессором Прокоповичем-Антоновским единогласно избрало Давыдова своим почетным представителем, о чем сообщило ему в Киев. В то время Давыдов состоял там на службе. В послании говорилось: «...Отдавая должную справедливость талантам и знанию отечественного языка, приятным долгом постановляет препроводить диплом на звание Действительного Члена».

Давыдов тут же горячо поблагодарил «любителей Российской словесности» за честь, коей он удостоен. Столь дорогой сердцу поэта-гусара диплом вручил Давыдову его давний приятель граф Федор Иванович Толстой-Американец, известный своими авантюрными похождениями, дуэлями, шумными безудержными кутежами и карточной игрой...

С Денисом Васильевичем Толстого-Американца связывала дружба и служба еще с юности, их роднила любовь к приключениям, удальство, неистощимое остроумие, а также воспоминания о 1812 годе и Бородине...

А.Ф. Воейков заносит «поэта-храбреца» в свой знаменитый «Парнасский адрес-календарь»[13], охарактеризовав его весьма остроумно и метко: «Д.В. Давыдов – действительно поэт, генерал-адъютант Аполлона при переписке Вакха с Венерою». Писал Давыдов немного, еще менее печатал, он их тех поэтов, которые обходились более рукописною и карманною славою. Стихи пламенного гусара, по словам современников, появлялись в журналах «лихими наездниками, поодиночке, наскоком, очертя голову, день их – был век их». Благо военная служба щедро предоставляла для них темы и материал:

Я не поэт, я – партизан, казак.Я иногда бывал на Пинде, но наскоком,И беззаботно, кое-как,Раскидывал перед Кастальским токомМой независимой бивак.

Нет, не наезднику присталоПеть, в креслах развалясь, лень, негу и покой...Пусть грянет Русь военного грозой –Я в этой песне запевало!

Мастерски работая над словом, поэт-партизан никогда не стремился поскорее напечатать свои стихи, довольствуясь тем, что его басни, песни и эпиграммы и без печати рыскали повсюду, как его гусары и казаки. Однажды знакомый спросил Дениса Васильевича, почему он до сих пор (шел 1826 год) не собрал и не издал своих стихотворений. «Эх, братец, к чему? Ведь их и без того все знают наизусть, – шутливо ответил ему Давыдов и, помолчав немного, прибавил: – А издай их, – выйдет книжонка, да они врозь не так и приедаются».

Он, довольствуясь, как сам признавался «рукописною или карманною славой», добавляя: «Карманная слава, как карманные часы, может пуститься в обращение, миновав строгость казенных осмотрщиков. Запрещенный товар – как запрещенный плод: цена его удваивается от запрещения». Лишь через тридцать с лишним лет после первых стихотворных опытов, он решился «на собрание рассеянной своей стихотворной вольницы». Осенью 1832 года, к великой радости друзей и почитателей поэзии Давыдова, в книжных лавках Москвы появился первый и единственный при его жизни сборник стихотворений, изданный в типографии Салаева в малом формате с виньеткой. В нем были помещены тридцать девять произведений, отобранных автором строго и взыскательно, о чем он не преминул написать другу Петру Вяземскому: «Вся Гусарщина моя хороша и некоторые стихи, как «Дашенька», «Бородинское поле», изрядны, но Элегии слишком пахнут старинной выделкой».

Открывался сборник биографией «Некоторые черты из жизни Дениса Васильевича Давыдова». В краткой заметке-аннотации издатель Салаев извещает читателей, что считает необходимым «поместить легкий очерк жизни, написанный одним из друзей-сослуживцев военного человека и оригинального поэта нашего...» И стихи, и полная остроумия и сарказма биография должны были послужить, по чаянию автора, вовсе не для погони за птицей-славой, коей он был достоин «не как воин и поэт исключительно, но как один из самых поэтических лиц русской армии».

Решившись, на свой страх и риск, составить собственную биографию, Давыдов приписал ее авторство своему другу, генерал-лейтенанту О.Д. Ольшевскому, умершему незадолго до выхода книги.

Бравый партизан всегда отличался скромностью, и, верно, поэтому он просил Вяземского, чтобы тот «уверял всех и каждого», что сей биографический очерк принадлежит не его перу. Денису Васильевичу было неловко, что там имеются лестные и снисходительные слова, характеризующие автора и язвительные для других. Но друзья и почитатели поэта, а также критики сразу распознали, кто истинный сочинитель по бойкому воинскому слогу, характерному для «пламенного певца биваков».

В первоначальной редакции биография оканчивалась весьма лукаво и потешно: «Он, как мы уже видели, писал стихи, любил вино и женщин – сего достаточно, чтобы заслужить имя неделового и даже неосновательного человека. Напротив того, большая часть офицеров армии почитают его умным, неустрашимым и предприимчивым воином. Мы оставляем другим решить, справедливо или нет сие мнение. Чтобы одною чертою выразить Давыдова, скажем, что в голове его эпиграмма, а в сердце элегия, что он соединяет в себе два редко соединяемые качества: доброго малого и острого малого. Вот весь Давыдов».

Книга Давыдова была издана небрежно, на плохой бумаге, с опечатками. По сему поводу автор сетовал Вяземскому: «Получил ли ты стихотворения мои? Я приказал Салаеву послать и тебе один экземпляр. 1 Пушкину, 1 Дашкову, 1 Блудову и 1 Жуковскому чрез тебя... Нет, как ни говори и как ни люби нашу матушку-Белокаменную, но она весьма отстала от Петербурга даже в красоте книгопечатания: вкусу нет!.. Впрочем, я сам виноват, такие дела не препоручают другим, а требуют надзору хозяина. Будь я в Москве, то издание было бы красивее и не было бы опечаток, которые мне глаза колют. Например: в новой моей пьесе «Гусарская исповедь» не видели бы «Где спесь до подлости». А было бы как в оригинале: «Где спесь да подлости».

В стихах Давыдова порою стоит многоточие, употреблены неприличные слова, ибо без крепкого словца в армии не обойтись. Гусар же и в поэзии и в жизни должен оставаться гусаром. Однако не будем ханжествовать и строго судить Давыдова за крепкие слова, тогда и Пушкина следовало бы упрекнуть за «Телегу жизни» и Лермонтова – за превосходную «Казначейшу», и многих других известных поэтов.

Первая, робкая поэтическая ласточка знаменитого партизана не пронеслась невидимкой в первопрестольной столице. Ее сразу заметили и радушно встретили современники. Многие почувствовали в стихах Давыдова нечто лихое, бивачное, гусарское, столь созвучное их душе, ибо они были «наточены на том самом камне, где точат штыки...» Критик Н.И. Надеждин писал в «Телескопе», что в этой маленькой книжице «плещет и разливается истинная жизнь... Ис-крометность сверкает молнийными струями ярких, сильных мыслей, стихи гусара «в заветных рукописных лоскутках переходили из рук в руки, утехою молодежи и соблазном степенников...»

Один князь на балу в кругу знакомых принялся рассказывать, с какой легкостью и быстротой он достигал в жизни высоких чинов и почестей на разных поприщах, верша головокружительную карьеру:

– Не прошло и пяти лет, господа, после окончания мною кадетского корпуса, как я уже стал генералом! Далее меня перевели во флот, где вскорости я был произведен в адмиралы. Позднее я перешел на дипломатическую службу. Там меня также заметили, и через год я получил высокое назначение – послом в Константинополь!