На крыльях было выведено:
Solnechnajasistema,
planeta Mars,
Vsemirnyi Sovet Mira,
Predsedatelu.
Я включаю газ, согреваю кости.
Я сижу на стуле, трясусь от злости.
Не желаю искать жемчуга в компосте!
Я беру на себя эту смелость!
Пусть изучает навоз, кто хочет.
Патриот, господа, не крыловский кочет.
Пусть КГБ на меня не дрочит.
Не бренчи ты в подкладке, мелочь.
Прошел день.
Наступила и прошла ночь.
Наступило утро. Субботнее, к сожалению.
Никаких обходов, никаких докторов. Тишина и покой. Правда, из какого-то особого расположения тетя Мотя позволила Сене вымыть полы в коридоре и в палате. «У нас хорошо лечат, — подбодрила она упавшего духом геолога. — Вернешься домой практически здоровым». И без перехода похвасталась: «Твой иностранец опять звонил. Ловкий. Ну никак не отстанет. Ты что за открытие сделал, змей, что тебя сразу к нам?»
Сеня отнекиваться не стал. Он теперь считал полезным всем популяризировать свое научное открытие. В конце концов, решил он, когда-нибудь тетя Мотя тоже может оказаться в эпицентре мощного землетрясения. Так почему ей не знать самого надежного способа защиты?
Пораженная его рассказом, тетя Мотя пустила по столу большую эмалированную кружку с горячим чаем, а когда дымящаяся кружка стала падать, тихонько зачарованно выдохнула:
— Бре-е-ежнев… жеребец!
Но кружка упала и чай разлился.
— Псих! — обиделась тетя Мотя. — С тобой точно угодишь в дурдом. Сиди здесь, пока не распорядятся. И не вякай.
К счастью, упорный литовец Римантас Страздис дозвонился до своих влиятельных московских друзей, а потом и до далекого Учкудука.
Начальство здраво решило: зачем России еще один псих?
Пусть лучше сидит в пустыне, всем спокойнее. И отправили Сеню обратно в Учкудук, взяв с него клятву навсегда забыть открытую формулу.
ЮЛИАН СЕМЕНОВИЧ
В 1978 году я получил письмо с таким адресом на конверте: «Новосибирск, Геннадию Прашкевичу». В письме лежала рекомендация. Думаю, ее можно привести целиком, поскольку является она документом времени. Если Юлиан Семенов действительно был полковником или даже генералом КГБ и близко дружил с Ю.А.Андроповым (как утверждают слухи), тем интереснее.
«…Книгу „Люди Огненного кольца“, — писал Семенов, — я прочитал залпом.
Книга эта — необычна, ибо при всей ее разности со страниц встает автор — нельзя его не понять и не почувствовать. Автор этот влюблен в жизнь, которая прекрасна — во всей ее многосложности и противоречивости. Автор этот — романтик, он умеет находить прекрасное и в столярном цеху, где пахнет стружкой и клеем, и где каждый человек — человек, то есть характер, и на Курильских островах. Однако и там, в краю романтики, Прашкевич не ищет легкого, поверхностного, он копает вглубь, и копает отменно.
…Прашкевич раскован в своей прозе. Эпитеты его порой дерзки. И это — прямо-таки замечательно. Нашему учителю Горькому много досталось за «море смеялось». Но критики Горького забыты — Алексей же Максимович вечен. Можно соглашаться или не соглашаться с дерзостями Прашкевича, однако же нельзя не признать, что рождены они талантливостью его литературного дара, его добротою и ответственностью за наше молодое поколение, которое постоянно корректируется в наш стремительный век. Герои Прашкевича — рабочие люди. И замечательно, что он так пристально любит их, так гордится ими, так открыто за них радуется.
…Есть у Прашкевича и иные герои: недобитые гитлеровцы, шваль из Иностранного легиона — бандитские наемники империалистов. И здесь Прашкевич на высоте: он не мажет их черным, он не делает их глупцами, он пишет врага, которого надо уничтожить, а когда враг силен, тогда шапкозакидательство — преступно».
«Океан был велик и скучен, как романы Бальзака».
Многих такие фразы бесили, но Семенов искренне радовался.
«Что ты хочешь? — кричал он в телефонную трубку. — Кто пишет не так, как все, под того копают. Под тебя долго будут копать, а ты вкалывай!» Когда Госкомиздат задался целью уничтожить, выбросить из всех планов очередную мою книгу, Семенов позвонил главному редактору издательства: «Чем можно помочь Прашкевичу? Рецензией в центральной печати? Значитца, дадим рецензию в „Правде“.
И рецензии появлялись.
В «Смене», в «Правде».
После «правдинской» мне позвонил один осторожный новосибирский литератор и пугливо сказал: «Снимаю шляпу. Теперь тебя никто не тронет».
Но он ошибся.
Он не понимал главного.
Ни мне, ни моим книгам все эти рецензии не могли помочь по той простой причине, что Семенов чаще находился за границей, чем в Москве. Но время от времени я все-таки плыл под мощной защитой этого классного суперкрейсера, зовущегося Юлианом Семеновым -дымящего трубкой, посверкивающего зажигалкой, находящегося в вечном движении, наконец, в силе.
В октябре 1978 года он вызвал меня в Москву — на совещание писателей-международников. Далеко не все присутствующие отвечали этому понятию, разве что сам председатель. Он, кстати, свободно владел не только немецким и английским, но и языком пушту. И объяснялся на других языках. Это давало возможность мотаться по всему миру, везде он чувствовал себя своим — среди никарагуанцев, кубинцев, во Вьетнаме, в Афганистане, понятно, в Париже, в Латинской Америке. Влипал в разные истории, но до поры до времени вылезал из всего. А потом достал своего ангела-хранителя.
Небольшого роста, плотный, коротко стриженный, он с любопытством смотрел на меня снизу вверх. Любил свитеры. Из-под свитера белел воротник рубашки. Крупные, сильные, резко очерченные глаза. Часы носил карманные — на цепочке. В разгаре спора бил ладонью по столу: «Брек!»
«Моя Дунечка, ей 20 лет, весьма ехидна, но прочла твою книгу. Значит, это настоящее».
В мастерской, расположенной рядом с ипподромом, негромко, но твердо сказал: «Война почти неизбежна. Наша ошибка: решать надо было семь лет назад, на Синьдзянском полигоне (три атомных взрыва). США не вмешались бы».
Китай его пугал.
«Значитца».
«Жена?» — спросил я, увидев в мастерской на Беговой симпатичную девушку.
Он засмеялся: «Подружка. Случайно прихватил из Пицунды. Теперь надо отправить обратно».
И мы везли подружку в аэропорт.
На «Темп-танке».
«По мере уменьшения потенции моральный уровень растет, нет?» — хохотал он.
«Старик. Геночка. Дружище».
Мастерская его находилась на двенадцатом этаже.
На стенах фотографии — Юлиан рядом с Джоном Кеннеди, Юлиан с Хемингуэем на рыбалке, Юлиан в обнимку с Луи Армстронгом. «Каждый на планете знаком с каждым через человека, — смеялся. — Я жал руку папе Хэму, теперь ты мне. Вот она и есть эта связь, нет?» Запомнились работы Дуни Семеновой на стенах — длинные размазанные лица. И на дверях табличка: «Вор! В этой квартире нет денег и драгоценностей. А особенно не бери рукописей. Если они появятся на толкучке, будет плохо тебе, вор».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});