Всю дорогу Ричард прижимал к себе Ванду, но она подняла голову и заговорила только тогда, когда они оставили дворец далеко позади и углубились в паутину городских улиц, над которыми уже разгоралась бледная немощная заря.
— Ты должен покинуть меня? — прошептала она.
Ричард думал, что она спит, и потому до этого времени ехал молча. Он взял Ванду за подбородок и повернул ее лицо к себе.
— Моя дорогая, — мягко сказал он, — я буду рядом с тобой везде, где это только возможно.
— Правда?
Вопрос прозвучал так тихо, что Ричард скорее не услышал его, а прочитал по губам.
— Я люблю тебя! — сказал он. — Ты знаешь это, но тебе неизвестно мое положение. Я нищий, Ванда, я человек без родины, англичанин, который не может вернуться домой.
— Тебя изгнали?
Он кивнул, не в силах ответить на этот вопрос словами. Если ему и раньше было горько думать о том, что его объявили в Англии вне закона за преступление, которого он не совершал, то теперь вспоминать об этом было тяжко вдвойне. Ричард неожиданно представил себе Ванду в своем любимом доме, ее смех, эхом отзывающийся в пустых коридорах, топот ее маленьких ножек по широким ступеням лестницы… Сердце стеснила жалость от невозможности всего этого прямо сейчас.
Ричард немного помолчал, а затем произнес слова, которых не произносил никогда прежде в своей жизни:
— Я хочу просить тебя выйти за меня замуж. Господь знает, что я хочу этого сильнее всего, чего мог бы желать в жизни, но это невозможно…
В бледном свете зари Ричард увидел, как осветилось внутренним светом лицо Ванды, засияло… Не в силах видеть ее такой счастливой, зная, что этому нет оправдания, он отвернулся.
— У меня нет дома, — глухо проговорил он, — и потому я не имею права сделать предложение ни одной женщине.
— Но… мы же любим друг друга!
Эти слова она почти выкрикнула. Ричард резко, почти грубо повернулся к ней.
— Да, я люблю тебя, я никогда не думал, что можно так сильно любить кого-то! Когда я выносил тебя из огня, я думал, что, если мы умрем вместе, я буду рад. Намного труднее жить врозь…
— Мы не можем оставить все как есть! Нужно найти выход, мы должны его найти! — Точно такие же слова она произнесла совсем недавно, когда они искали, как им спастись из огня. Но сейчас, как оказалось, найти выход сложнее…
А ее голос был голосом юности, которая во всем мире уверена, что способна решить любую проблему, юности, которая полна надежд, которая еще не познала горечь жизни и не утратила своих иллюзий.
Ричард наклонил голову, нашел губами губы Ванды. Когда их долгий поцелуй закончился, Ванда посмотрела на него сияющими счастливыми глазами.
— Все будет хорошо, я уверена в этом! — воскликнула она с ликованием.
Ричард молча посмотрел на нее, не желая гасить ее радость.
Сани подъехали к дому баронессы. Заспанный слуга открыл дверь, и Ричард помог Ванде подняться по отдраенным песком каменным ступеням. Он собирался попрощаться с Вандой, но она крепко схватила его за руку.
— Пойдем.
Он не мог устоять перед ее умоляющим взглядом и вошел в дом вместе с нею. Слуги суетились, разжигая огонь в маленькой гостиной рядом со столовой, мажордом известил их, что через несколько минут будет готов завтрак.
— Мне нужно сообщить баронессе, что я дома, — сказала Ванда. — Можешь подождать, пока я вернусь?
И вновь Ричард подумал, что не способен отказать ее просьбе.
— Я буду ждать, — ответил он.
Ванда улыбнулась и легко, словно на крыльях, взбежала вверх по лестнице. Ричард приказал принести горячей воды, посмотрел на себя в зеркало и понял, почему Александр рассмеялся, глядя на него. Лицо было черно от сажи, волосы спутались, галстук превратился в грязную мятую тряпицу.
Слуги баронессы Валузен сегодня, пока еще не рассвело, наглядно продемонстрировали, что готовы к любым неожиданностям, поэтому, когда Ричард спустя двадцать минут возвратился в гостиную, он был побрит, умыт, в выстиранном, выглаженном, без единой морщинки галстуке, с перебинтованными ожогами на ногах.
Завтрак был готов, но Ванды не было, однако вскоре появилась и она, как раз в ту минуту, когда Ричард уже подумывал о том, чтобы в одиночку налить себе дымящегося шоколада и заглянуть в одно из покрытых серебряной крышкой блюд с горячими закусками.
Ванда успела сменить вечернее платье на белое муслиновое, вымытые расчесанные рыже-золотые волосы ее свободно падали на плечи, лицо светилось счастьем, ярко блестели на нем огромные голубые глаза.
Она была такой юной, такой свежей, такой почти неземной, что Ричард на минуту забыл обо всех проблемах, забыл обо всем, помня лишь о своей любви. Он раскинул руки, и Ванда легко впорхнула в его объятия.
— Я начал бояться, что ты испарилась, — прошептал он ей в ухо, отодвинув прядь золотых волос. — Думал, не приснилось ли мне все, что было.
— Разве сон бывает таким вкусным? — спросила Ванда, прижимаясь губами к губам Ричарда.
Ричард ощутил во время поцелуя дрожь, но не от страха, а от неожиданно охватившего их обоих, не требовавшего никаких слов восторга. Сам воздух вокруг них был, казалось, пронизан ощущением счастья, радость светилась у них в глазах.
— Скажи мне, что любишь меня! — настойчиво попросил Ричард.
— Я всегда знала, что такой и только такой должна быть любовь, — ответила Ванда.
Ричард взял ее за руки, поднял к своим губам и поцеловал каждый пальчик, а затем… а затем Ванда со смехом подтолкнула его к столу.
— Ты, наверное, проголодался, — сказала она. — Ночь была такой длинной!
Они уселись рядом, и Ричард ел левой рукой, ибо правой обнимал Ванду.
— Баронесса проснулась, — сказала Ванда, когда в столовую вошли слуги. — Я рассказала ей о том, что случилось. После завтрака она хочет видеть тебя.
Ричард попытался заставить себя вспомнить о своем унизительном положении, своей бедности, незавидной репутации, но мог думать только о Ванде, ее теплых пальчиках, сияющих глазах, нежных губах. Он слабо понимал, что именно он сейчас ест и пьет, но знал лишь, что это самый лучший завтрак в его жизни.
Позднее, поднимаясь по лестнице вместе с Вандой к комнате баронессы, он спрашивал себя, где ему найти слова, чтобы объяснить баронессе или Ванде, что любовь между ними с самого начала была предопределена свыше.
На верхней площадке лестницы Ванда приостановилась.
— Не бойся ее, — негромко сказала она. — Я тоже поначалу боялась, но теперь знаю, какая она мягкая и одинокая. Она остра на язык, но это только для того, чтобы никому не вздумалось жалеть ее. Она очень добра ко мне.