Читать интересную книгу Групповые люди - Юрий Азаров

Как только я переступил порог каптерки, так в ноздри садануло едким запахом самогона, слегка протухшей рыбы, лука и соленых огурцов. Снедь была прикрыта крохотной газеткой "В борьбе за новую жизнь". Багамюк пригласил сесть на край своей кровати, что означало определенное уважение ко мне. Я вскинул глаза на окружающих, и те глядели на меня с должным уважением и даже подобострастием. Я понял, что ничего дурного теперь не последует.

— Налей ему, Квакин, — сказал Багамюк бывшему заведующему отделом пропаганды и агитации.

Квакин тут же быстренько вытащил из-под железных нар бутылку самогона, налил полстакана и протянул мне. Я выпил. Вася Померанцев подал мне огурец. Я отстранил его руку, взял краюшку хлеба. Понюхал, что, должно быть, вызвало уважение у Багамюка, и швырнул краюшку хлеба в сторону.

— Ну так как жить будем дальше? — спросил вдруг Багамюк.

— Это о чем ты?

— Квакин, объясни.

— Что ж тут пояснять, — начал Квакин. — Тут все ясно. Плохо работаешь, Степнов, тянешь коллектив назад, подрываешь дисциплину, ну а самое главное — не наши у тебя взгляды, Степнов, весь ты с головы до ног проникнут вражескими настроениями. С чужого голоса поешь, а следовательно, ты нам не можешь быть попутчиком. Мы все здесь отбываем сроки, но каждый, кого ни возьми, готов жизнь, если понадобится, отдать за советскую власть, а у тебя другая идеология, Степнов, не наше у тебя нутро.

— А у тебя наше? — не выдержал я.

— Вот видишь, как ты реагируешь. План не выполнил. Рукоприкладство на себя наложил, можно сказать, а за членовредительство, Степнов, статья уголовного кодекса положена. Все мы видели, как ты сам себя поранул по руке. Это, знаете, на фронте самострелом называлось, форма дезертирства, можно сказать. И мы готовы все это подтвердить. Готовы, ребята?

— Готовы, — раздалось несколько голосов.

— Ну вот, — продолжал Квакин. — А кроме этого еще ты ведешь политику среди заключенных. О чем ты по вечерам разговариваешь с Лапшиным и Никольским? На чью сторону их сбиваешь? Ясно, не на нашу, советскую. Удалось мне однажды подслушать вашу беседу. Не один ты умный, Степнов, мне совершенно понятны твои настроения. И ребята готовы подтвердить, что ты проводишь в нашем здоровом коллективе вредную идеологическую диверсию…

— А полезная диверсия бывает, Квакин? — не удержался я.

— Ты не умничай. Мы тебя давно раскусили, потому и решили вызвать на откровенный разговор.

— Чего вы от меня хотите? — не удержался я, обращаясь к Багамюку.

Багамюк в упор посмотрел на меня. Надпил из стакана, сказал сквозь зубы:

— Будешь запутаться, Степнов, будет худо. Бебики потушим! Понял?

Я пожал плечами: потушим так потушим!

— Ты в бездорожь, Степняга, не кидайся. Рано тебе борзеть. Тут Заруба мне задание дал, чтобы на этой недиле усе по лаборатории закончить, эти схемы и доклады шоб через шисть днив булы зроблени. А не зробишь — бестолковку отремонтируем. Понял?

— Понял, — ответил я.

— Хочешь еще вмазать? Дай-ка лафетник. Налей ему трошки, Квакин. Завтра надо будет врубиться в одно дело. Я вашу лабораторию усю как есть после обеда отпущу, а вы захватите канистры у шестой просеки. Не сделаешь — вырву кадык!

Я знал существо операции. Канистры с бензином оттаскиваются подальше от места работы, а вечером, когда заключенные уходят в зону, старожилы приходят на условленное место, выливают бензин, а в канистры — несколько бутылок чистейшего самогона.

— Мне завтра наряды закрывать. Ребята сами справятся, — это Квакин сказал. Ему не хотелось участвовать в этой опасной операции. Я посмотрел на мерзкого Квакина, и меня взяло озорство.

— Надо, чтобы и Квакин пошел с нами. Он лучше нас ориентируется в обстановке, — сказал я. — Ему тоже пора кадык рвать…

Багамюк сузил глаза. Он понял, почему я назвал Квакина. А впрочем, кто его знает, что тогда подумал Багамюк и почему он, сплюнув, сказал мне:

— Ладно. Пидэ с тобой и Квакин.

10

"Теперь у меня два университета. Один — ненавистный, где все в обязанность, где царят скука и безразличие, ложь и демагогия. А другой — это тот, который вы мне подарили. Должна вам признаться, я прилежная ученица: недаром же была медалисткой. Я самым тщательным образом составила программу моих занятий, предварительно проконсультировавшись со специалистами разных областей. Вчера была на истфаке. Когда сказала о том, что хочу изучить историю Востока, Рима и Греции, на меня поглядели как на чокнувшуюся.

— Зачем вам это, девушка?

— Говорят, не может быть подлинного гуманитарного образования без этих знаний.

— Может быть, вы и латынь изучите или санскрит?

— Латынь обязательно, — бойко ответила я. — И если бы вы помогли нам организовать кружки по изучению истории и латыни — это было бы очень здорово…

— А кто вас надоумил? — спросили у меня, и тут я смалодушничала: не назвала вас. Постеснялась. Спросила довольно грубовато:

— А что, обязательно, чтобы кто-то надоумил?

— Нет, не обязательно, только странно все это…

Так и сказал помдекана: "Странно все это". Вот если бы я предложила организовать шесть дискотек или накурилась анаши — это было бы нормой, а то латынь — с чего бы это? И в библиотеке, когда я стала заказывать книги, вылупили глаза: "Этого в программах нет". Очевидно, кто-то сообщил и в партком, потому что меня вскоре и туда пригласили:

— Почему вы стали изучать философию Востока?

— Не только философию Востока, — ответила она. — Но и античность, Возрождение, историю культуры всех времен и народов.

— Это не отразится на вашей успеваемости?

— Это отразится на моем образовании, — сказала я и добавила:- И думаю, в лучшую сторону.

— Скажите, а как вы относитесь к диалектическому материализму? — вдруг спросил у меня дядечка, я даже его фамилии не знаю, его все Фантомасом зовут у нас, он на всех собраниях сидит в президиумах, такой громадный и лысый. Так вот, когда он спросил у меня о диалектическом материализме, я сразу поняла, откуда ветер, и ответила ему вашими словами:

— Истина представляется мне ансамблем различных точек зрения, в частности европейской и дальневосточной (Китай, Индия, Япония). Если европейская культура тяготеет к расчленению всех живых процессов и, таким образом, к умерщвлению человека, то, скажем, для даосизма мир — это живой организм, каждая частичка которого составляет тоже живое целое, неотделимое от макроцелого. Логика Востока основана на гармонии разнородных явлений, на единстве, а не на борьбе противоположностей, источник ее диалектики — не полярность, а гармония. Эта гармония первична. Она существует до различных противоположностей. Я хочу все это понять, чтобы лучше себе представить целостный мир психологии человека…

Вы даже не представляете, как у меня все связно получалось в разговоре, как слова находились, а он сам, этот Фантомас, ни черта в проблеме не смыслит, бубнит одно и то же:

— Так как же вы относитесь к диалектическому материализму?

Я не выдержала и сказала ему:

— Если подходить к диалектическому материализму как к догматическому учению о категориях, то отрицательно…

— Вот-вот, теперь мне все ясно. Вы отрицаете как раз то, что составляет сердцевину нашей идеологии. Рубите сук, на котором сидите. И как, по-вашему, я должен с вами поступить? Лет двадцать назад за такое инакомыслие студент вылетал из вуза с волчьим билетом, а теперь как прикажете быть?

Я молчала, а он раз десять повторил этот вопрос. Потом встал, подошел к окну и стал думать. А потом резко повернулся ко мне и спросил:

— Откуда у вас эти мысли? С кем вы связаны по этому вопросу?

Так и сказал: "по этому вопросу"! Я даже растерялась, спросила:

— По какому вопросу?

— Кто вам дает вредную литературу? Вы Бердяева читали?

— Не смогла достать, — сказала я и рассмеялась.

— Ну что ж, все ясненько. — И снова он раз десять повторил это слово "ясненько", а меня отпустил.

Потом меня вызывали декан, куратор наш и заведующий кафедрой общей психологии. И все про одно и то же:

— Зачем вам философия, зачем вам Восток, зачем Запад?

И я не сдержалась, нагрубила. И мне очень стыдно сейчас за то, что я такая не… не… не… Понимаете, я и сейчас не считаю себя неправой внутренне, но по сути, но внешне все выглядело очень уж непристойно. Не знаю, как написать подробно, это прямо-таки целая сцена. И выглядела она уродливо, как вы говорите, рыночно. Я нарушила все роли, статусы, отношения в системе "студент — преподаватель". К тому же преподаватель, с которым у меня произошел конфликт, представляет собой довольно жалкое зрелище. Мы его зовем Спящей Красавицей, потому что она на ходу засыпает. Даже во время своих собственных лекций. Но студенты его любят, потому что он им не мешает и им ему хорошо сдавать экзамены. Фамилия его Лукин. Так вот, Лукин во время экзамена спит, а потом студент его будит и говорит: "Я уже ответил". И Лукин ставит обычно пятерку. А когда я сдавала экзамен, пришел и помдекана Салопев — это вздорный и неприятный человек, маленький, аккуратненький, въедливый, читает зоопсихологию. У него и кандидатская диссертация про крыс, загнанных в лабиринт и подвергающихся репрессивным мерам. Так вот, Лукин молчал, а я отвечала хорошо, потому что мне и билет попался счастливый, и дополнительную литературу я прочла по этой теме, — одним словом, я знала материал. А этот Салопов сидит, и, вижу я, он прямо-таки извелся, ищет, к чему бы ему придраться. Вопрос у меня был связан с ценностными ориентациями человека. Я стала говорить о том, что наука может развиваться, если она взаимодействует со всеми позитивными силами и ценностями мира человеческой культуры. Сказала, что сейчас важна не только констатация факта негативных, культурных и экологических последствий научно-технического прогресса, но и проблема критериев различения человеческого и античеловеческого в этом прогрессе.