Читать интересную книгу Верни мои крылья! - Елена Вернер

– Угадай, кто выходит замуж!

– Кто? У нас в театре? – Ника насторожилась. – Афроди… То есть… Римма?

– Неа.

Глаза Дашки загорелись оживлением, и она даже не заметила, как Ника скрестила на груди руки, стремясь унять дрожь.

– Репетиция заканчивалась. И тут вдруг Трифонов, такой: «Минутку внимания!» – Дашке удалось на удивление метко схватить интонацию Дани. – «При всем честном народе… Ольга Владимировна Сафина, выходи за меня замуж. Серьезно!» Все просто обалдели. А Сафина постояла, посмотрела и говорит, знаешь, что? «А давай!» Вот прямо так и заявила «А давай!». И все, теперь они жених и невеста. И еще у них, кажется, скоро будет маленький…

Ника поняла, что улыбается во весь рот. Надо же, люди еще не разучились избегать ошибок… Неприступная Леля все-таки покорилась рыжему прохвосту Дане. И пока девушка в полной мере осознавала новость, Дашка продолжила, завязав очередной узелок:

– А Корсакову бросил Мечников.

– Что?!

Скрыть потрясение не удалось. Дашка многозначительно кивнула:

– Ну да. Как ты уехала, сразу же. На следующий день. Пришли врозь, и с тех пор все.

– Может, просто поссорились? – слабо пробормотала Ника. Как же так, ведь Кирилл обещал оберегать Римму. Он так волновался за свою девушку, за ее срыв…

– А тебе бы хотелось, чтобы они просто поссорились? – хмыкнула Дашка.

– Что? Нет, я… Мне-то какая разница…

– Дело верняк. Расстались. Она сперва держалась, хотя и было видно, что у них «любовь прошла, завяли помидоры». Но когда оказалось, что Трифонов с Сафиной скоро поженятся, тут-то ее и пробрало. Второй день ревет уже.

– И… тебе ничуть ее не жалко? – попробовала Ника воззвать к совести, неясно только чьей, Дашкиной или своей собственной, потому что внутри стремительно проклевывалось и распускалось что-то нежно-зеленое.

– Из-за чего мне ее жалеть? Она думает, это тяжело – расстаться с парнем? Вот когда твой родной отец лезет тебе в трусы и ты сваливаешь из дома – это тяжело.

Она сказала это так просто. Со знанием дела, как отхватила ножом кусок масла. И, не говоря больше ни слова, Дашка кивнула через стекло радостно манившей ей к выходу Зиминой, сунула пуговичную шкатулку в стол и выскочила, не прощаясь. Ника смотрела, как Светлана приобнимает девочку за плечи, и постепенно до нее доходил смысл сказанного. Дашка права, рядом с этим многое меркнет.

По дороге домой Ника пыталась все-таки вытравить из себя смутную радость, разобраться в чувствах, да только ничего не выходило. Потому что с каждым утренним птичьим криком она посылала – ему – «доброе утро» через крыши домов, облитых глазурью рассвета. Потому что в каждой чужой надписи на асфальте или стене дома, мелом или краской из баллончика, с одним и тем же посланием, что понятно на всех языках, ей чудился другой, вполне знакомый не то отправитель, не то адресат. Потому что она любит Кирилла Мечникова и не хочет отказываться от этой любви. Даже если это неприлично.

Огонек мигал, настойчиво – невозможно не заметить. Она увидела прямо от порога. Автоответчик. Сумка соскользнула у Ники с плеча, и девушка прямо в обуви пробежала до тумбочки и нажала кнопку. Механический голос сообщил номер телефона, день недели и время, когда была сделана запись. Но после сигнала из динамиков зашуршало молчание.

Она сразу узнала его. Это молчание было полно его непрозвучавшим голосом. Ника прослушала несколько раз, пролистала список вызовов. Каждый вечер с момента ее отъезда было по звонку с одного и того же номера. Конечно, Кирилл, больше некому. Ника хотела бы перезвонить ему. Всего семь цифр отделяют ее от любимого голоса. Почему он звонил? Ему было больно от расставания с Риммой, он хотел пожаловаться ей, использовать в качестве жилетки? Нике не надо было слышать это, чтобы представить, как тяжело станет ей, когда эти слова прозвучат вслух. Неужели он так ее унизит? Ведь это будет означать, что он никогда не допускал и мысли, что у Ники с ним что-то может быть. И – исправила она себя – не у Ники, а у Вики. Именно под этим именем он помнит свою телефонную приятельницу, в квартиру которой дозвонился однажды по ошибке. Ошибка – вот кто она такая для Кирилла, просто случайное стечение обстоятельств.

Всего семь цифр. Они висели в воздухе, превращаясь в вопросительные знаки. Ника не сводила глаз с телефона, на котором уже потух никому не нужный красный огонек. Она прикрыла глаза и по памяти воссоздала телефонный аппарат, цвет, размер, очертания кнопок, форму трубки. Потом открыла глаза – и нарисованный образ лег в реальность, один в один. Тогда Ника снова закрыла глаза и повторила игру. Это было своего рода медитацией, чтобы не думать, не умолять телефон зазвонить – чтобы избавить саму Нику от необходимости решать, нажать ли семь кнопок в правильной последовательности или же отойти от тумбочки, разобрать сумку, приготовить ужин и вспомнить, что теперь представляет из себя ее жизнь. Без оглядок на прошлое.

Когда телефон все-таки зазвонил в половине второго ночи, Ника не особенно удивилась. И в то же время – не успела приготовиться. Она была потрясена, она была счастлива, она испугалась до чертиков. Вся гамма чувств взорвалась в ней этой трелью в тихой квартире. И Ника схватила трубку прежде, чем звонок успел раздаться во второй раз.

– Да?

– Ника…. – прорыдала в трубку Римма Корсакова.

– Римма? Привет, – от сухости язык едва ворочался во рту.

– Ника, ну почему все так, скажи, почему? Меня что, вообще никто не любит? Что же это за человек-то я такой… Я неудачница, да? Скажи мне, что я неудачница…

– Подожди-подожди, – Ника попыталась прервать поток слов, но это было бесполезно. С таким же успехом Римма могла выговариваться кусту акации.

– Он оправдывается, что ничего мне не обещал. Он и правда ничего не обещал, он не говорил мне, что любит. Но ведь иначе – зачем он был моим парнем? Я думала, он любит, я думала, что… я не знаю. Ведь мы даже не ссорились, он только молчал последние дни. Он что, разлюбил меня, вот так, просто, взял и разлюбил? И Лариса тоже! Я не знаю, как мне жить теперь! Лариса… Она всегда убеждала меня, что любит, что я ей как дочь и она готова помочь, что бы ни случилось. А теперь вот – случилось! Черт, как же так? И я ей звоню каждый вечер, по нескольку раз, а слышу одно и то же. Она все твердит, что… что я должна взять себя в руки, понимаешь?..

Не такой уж плохой совет. Римме действительно пора взять себя в руки, пока ее нервы не сдали окончательно. Увещевания на нее не действуют. Может, Липатова права, со всей своей жесткостью. Может, так и надо, резко велеть Римме успокоиться, и это выбьет актрису из накатанной колеи безысходности, в которой она пребывает весь последний месяц…

– А еще мои родители. Отчим объявил, что они не приедут на премьеру. Им безразлично, что этот спектакль другой! Что он все изменит. Они просто не верят… Видите ли, премьер у меня было уже много, и будет еще много, и что у нас крохотный театрик, где выше головы не прыгнешь. И они не хотят тащиться из другого города, у них там рассаду надо высаживать в грунт! А как же я… Они разочаровались во мне, я ведь не стала знаменитой… А мама всегда говорила, что я должна быть первым сортом, чтобы не стать вторым. Так вот кто я. Второй сорт. А у них рассада…

Ника все же не смогла найти в себе липатовской резкости. Ей было жалко Римму. Та слишком полагалась на мнение окружающих, чтобы отыскать силы в себе самой. Даже этот ее звонок не что иное, как поиски помощи вовне, от безуспешных попыток нащупать источник внутри себя. И вот уже Ника молча возмущается безалаберностью Кирилла. Пеняет ему за невоздержанность. Не выстоял… Как он мог оставить девушку в тот момент, когда ей больше всего нужна чья-то поддержка? Он провел с ней несколько месяцев и должен был понять, что Римма – как роза, прихваченная заморозками. Еще один ее доконает. А Кирилл сделал ей больно, в то время как пообещал – и самой Нике, и Липатовой, – что успокоит Корсакову хотя бы до премьеры. Она ведь и так сходит с ума в отсутствие спектаклей. Без работы, без обожания зрителей и аплодисментов она чахнет и теряет рассудок скорее, чем любой другой артист их театра. Она уже балансирует на грани. А кроме этого, где-то поблизости затаился враг, который делает все, чтобы ускорить ее болезнь.

Римму невозможно было утешить, Ника пыталась вставить хоть слово в поток ее жалоб и стенаний, но не преуспела в этом, пока на том конце провода не иссякли силы и слезы. Вздохнув так, будто на ее груди лежала бетонная чушка, Римма пробормотала слова прощания и отключилась. В ушах Ники гудело, будто этот час она слушала набатный бой прямо под колокольней.