Читать интересную книгу Эшафот забвения - Виктория Платова

– Водка мозги засирает, а хорошая трава – очищает. – Трапезников наставительно поднял палец.

– Это кто же такое сказал? Уж не Иисус ли Христос?

– Не Христос, а Ибн Сина, он же Авиценна. В своем философском трактате “Книга указаний и наставлений”, а также в своем другом философском трактате – “Книге исцеления”.

– Вован, что там было-то? – наконец догадался спросить дядя Федор.

– Да ничего такого. Ползают, улики собирают, мать их, думаю, что, после того как всех допросят, обратно сюда вернемся. Кто где стоял, кто на кого наезжал, ну и вообще картина, предшествующая преступлению. Они из нас всю душу вынут. Говорят – киношники вообще экзальтированное дерьмо, а не люди, и свидетели никакие… В общем, бочку покатили, принюхиваются, странные, мол, дела у вас в группе творятся, одна актриса без вести пропала, другую прямо на съемочной площадке замочили. Вынесли Кравчуку устную благодарность за правильно проведенные доследственные мероприятия. Вот и все, собственно.

– Ну а ты-то, Вован, с программной речью выступил, поставил ментов на место? – Садыков вынул из рук Вована косячок и шумно затянулся.

– А то. Вы же меня знаете!

Вован Трапезников, отличавшийся свинским нравом, всегда наплевательски относился к любым авторитетам, властям предержащим вкупе с ними, а также к нормам социалистического общежития. Каждому, не по делу интересующемуся его героиновым образом жизни, он откровенно хамил. Хамил он и просто так, но хамил изысканно и с религиозной подоплекой. Так, всего несколько недель назад в Краснопресненском суде он выиграл судебный процесс по иску о нанесении морального ущерба. Истцом выступил известный в прошлом режиссер Глеб Снесарев, которого предварительно обкурившийся Трапезников обозвал “елдой”. “Елда” прозвучала с высокой трибуны пленума Союза кинематографистов и потому была особенно оскорбительна. Снесарев подал в суд, но в суде Вован как дважды два доказал, что употребил слово “елда” “не в том пошлом значении, в котором воспринял его не отличающийся особыми знаниями и интеллектом истец”, а совсем в другом. Что, назвав истца “елдой”, он, Трапезников, оказывается, даже польстил последнему, потому что Елда в чеченской мифологии – имя владыки подземного мира мертвых, бога мудрого и обладающего даром предвидения, а документики и отчеты экспертов прилагаются, вот так-то, граждане судьи. А через пять дней Вовану предстояло еще одно разбирательство, теперь уже в районном суде “Мневники”; и снова Трапезников выступал ответчиком в деле кинокритика Гелены Пробер, которую на протяжении долгого времени ласково называл “ты ж моя крошка, тласольтеотль”. У впечатлительной бальзаковской дамы Пробер даже развилось к Вовану нечто вроде слабого сексуального влечения, пока добрая душа из группы Братны (кажется, это был хорошо подкованный в вопросах культурологии дядя Федор) не сообщила ей, что “тласольтеотль” в переводе с какого-то из мексоамериканских языков – “пожирательница экскрементов”…

– Так что ты там в уши ментам надудел? – Было видно, что больше всего Садыков жалеет о том, что сам не присутствовал при очередном хамстве Вована.

– Ну, я думаю, на пару-тройку исков о защите чести и достоинства хватит…

Группа дружно захихикала, и разговор незаметно перетек в плоскости, не касающиеся убитой актрисы. Смертельно испугавшись в первый момент, все как будто разом решили перестать верить в происходящее, воспринимать случившееся как еще один, безнадежно испорченный, безнадежно запоротый дубль. А пленку нужно смыть и приступить к новым съемкам. Только теперь я вдруг остро почувствовала, какую группу набрал себе Братны: веселые сумасшедшие, настоящие и будущие утонченные уголовники, любители сомнительных удовольствий, отвязные наркоманы, демонстрирующие полное отсутствие моральных принципов. Именно с ними Братны собирался делать великое кино. И самым парадоксальным было то, что именно с ними он бы его и сделал.

Теперь не будет никакого фильма.

"Забыть Монтсеррат”, именно таким было его рабочее название. Теперь о Монтсеррат действительно придется забыть.

После всего того, что произошло, никто не даст Братны снимать, а если и дадут, то очень не скоро. Отборочная комиссия Каннского фестиваля будет вне себя. Да и сама группа разбежится, Анджей прав: люди, снимающие кино, суеверны, они легко впадают в мистику, они, как никто, умеют проводить дьявольские параллели. Сейчас вся эта свора неофитов выстроится в очередь, чтобы взасос поцеловать своего Мессию поцелуем Иуды. Дешевое благородство, скорее всего они даже откажутся от тридцати сребреников…

Мне стало невыносимо тяжело и захотелось уйти отсюда.

Мне захотелось уйти отсюда, и я уйду. Я – ни к чему не причастная, ни в чем не запачканная, не стоявшая возле венского стула с убитой старухой, не стоявшая возле распределительного шита… Я, серафим и херувим, великомученица, святая Урсула, мать твою…

– Пойдем отсюда, – сказала я Митяю.

– Я же говорил, не стоит тебе ехать… А теперь нужно ждать босса. Он для этого меня и вызвал. – Вот ты и начал предавать меня, мальчик.

– Пойдем, я прошу тебя.

Так и есть, конфликт чувства и долга, индийская мелодрама, что и следовало доказать. На лице Митяя были написаны все муки Страшного суда.

– Ты как хочешь, а я ухожу.

– Хорошо. Я с тобой. – По-моему, он серьезно ко мне относится, если решился наплевать на телефонный звонок Кравчука. – Я провожу тебя, подождешь меня в кафе, хорошо? Или в машине. Не думаю, что задержусь надолго…

Вот как. Серьезность его намерений распространяется только до его потасканной “девятки”.

– Я не буду тебя ждать, – это прозвучало совсем уж глупо.

– Ева, ну, пожалуйста, не будь ребенком. – Он ухватил меня за локоть и попытался прижать к стене. – Я понимаю, ситуация неприятная, у всех нервы на пределе. Но мы-то ни при чем!

"Мы” выглядело в устах Митяя убедительно, я действительно веду себя как идиотка, нужно взять себя в руки.

– Хорошо, прости меня. Я подожду в машине. Дядя Федор, который до этого пасся в эпицентре группы, резко отделился от нее и засеменил в нашу сторону.

– А куда это ты собралась, Ева?

– Мое присутствие необязательно, правда? Меня не было сегодня на работе, я ничего не видела. Думаю, я не являюсь свидетелем номер один. Или меня вызвал Братны? Или Андрей Юрьевич Кравчук, не к ночи будет сказано…

На лице дяди Федора отразилась борьба чувств, и наконец врожденная любовь к пороку победила. Он сунул руки в карманы и независимо сказал:

– Вызывал. Я ведь потому и звонил. Всех сейчас вызывают. А ты бы могла остаться, поддержать группу, побыть с товарищами в роковой час уголовного преступления. Ты ведь тоже во всем этом участвовала, черт возьми.

По непонятным мне причинам дядя Федор откровенно лгал: мое сегодняшнее отсутствие на площадке было для двух моих соучастников неожиданным подарком. Я – единственная из них, кто мог сразу же, еще на первом допросе, сообщить им об убийстве Александровой. Хотя я и не давала им поводов так думать, но совсем исключать этот вариант они тоже не должны. Предусмотрительный Андрей Юрьевич Кравчук даже позвонил Митяю и мягко попросил его меня попридержать, он не мог не знать, что вчера мы с Митяем посетили “Попугай Флобер”. А возможно, он попросил, и жестко (скорее всего именно так все и было), вот только Митяй максимально смягчил удар и принял его на себя. Ведь Кравчуку и в голову не могло прийти, что человек, приставленный к затрапезной ассистентке, вдруг проникнется к ней страстью… И что затрапезная ассистентка проникнется страстью тоже…

Тоже… Тебя волнует этот человек, его тело, его руки, ты готова спать с ним когда угодно и где угодно. Это животная страсть к двадцатисемилетнему красавцу Митяю, которого так просто полюбить; это тихое сострадание к четырнадцатилетнему жирняю Митяю, которому так нужна была любовь.

…Двери павильона открылись, и трое молодых людей выкатили носилки с трупом Бергман в черном мешке. Какая же все-таки она была маленькая, гораздо меньше Александровой. Как мне могла прийти в голову мысль, что у Бергман хватило сил убить конкурентку?..

Тело в черном мешке. Три зарубцевавшиеся язвы в теле. Вот и все, что осталось от актрисы-неудачницы Фаины Францевны Бергман, которую похоронят за счет государства на кладбище подмосковного Дома ветеранов сцены. Никаких особых слез, никаких особых эмоций, после похорон престарелая балерина из Перми снова водрузится в комнате. Во всяком случае, у Бергман хотя бы будет место последнего успокоения…

Завтра вся эта история обязательно появится в “Хронике происшествий”, ее выделят как преступление недели и отведут ей два абзаца, а если повезет – то и три. А впрочем, я могу ошибаться, и убийству уделят гораздо больше внимания – личность Братны к этому располагает, на нем выспятся все кому не лень, он переплюнет всех Фассбиндеров [11] и Тарантино, вместе взятых, он войдет в историю кино как гений, убивающий всех своих актрис.