— Прекрасно. Давай просто поговорим с ней. Когда она заканчивает работу?
— Два часа назад.
— Встретимся с ней завтра? Когда она не работает?
— Завтра суббота. Думаю, она принимает последнего пациента в четыре, — отвечаю я.
— Эй, — говорит он, касаясь меня. — Мы пройдём через это. Мы докопаемся до истины.
— Хорошо, — снова говорю я, но сейчас мне некомфортно чувствовать его руку на своём лице. Потому что могу думать лишь о его дрожащих пальцах возле моей кожи.
***
Я кидаю ключи на столик возле двери. В доме тепло и тихо. Иду на кухню на запах и шипящий звук бекона. Папа склонился над сковородой, клетчатая рубашка натянулась на его широких плечах.
— Ну, как оно? — спрашивает он.
— Мне лучше, — признаюсь я, проверяя часы на микроволновке. Ещё двадцать один час до того момента, как я смогу что-то сделать. Или я могу пойти прямо сейчас. Если я права, то смогу раскрыть заговор уже сегодня вечером.
А если ошибаюсь, карьера доктора Киркпатрик будет разрушена.
Я смотрю, как папа тянет полоски бекона со сковородки. Он выкладывает их рядом на бумажных салфетках, вместе, по меньшей мере, с дюжиной других.
— Знаешь, твоя мама сегодня как с цепи сорвалась из-за эпизода с доктором Киркпатрик.
Дерьмо. Я совершенно, абсолютно об этом забыла.
Великолепно. У меня двадцать один час до того, как я буду противостоять женщине, которая давала мне наркотики. И, вероятнее всего, я проведу двадцать с половиной из этих часов в разборках над своим поведением.
— Мама сорвалась бы с цепи, даже если бы я просто опоздала в школу, — отвечаю я, цепляя кусок бекона с папиной тарелки.
Он выключает конфорку и ставит сковородку обратно на плиту. Он рассержен. Это редкое зрелище, и я стараюсь не связываться с этим.
— Какова причина, Хло?
— Что?
Папа в раздражении разводит руками.
— Это всё равно, что лить бензин в лесной пожар. Ты же знаешь её.
Я в молчании грызу бекон и смотрю в пол. Что ему ответить? Не могу же я сказать, что на самом деле да, я это знала, и весь смысл был в том, чтобы вывести её из себя, пока я пыталась придумать, как стащить файлы у моего психотерапевта.
Честно говоря, думая об этом сейчас, я осознаю, насколько расчетливая.
— Ты собираешься хоть что-то сказать? — спрашивает он.
— Не знаю, что сказать, пап. Понимаю, это было неправильно, но я устала. Мы никогда не могли договориться.
— Да, с тех пор, как ты начала ходить, — издевается он. — Но это другое. Ты напугала её, ребёнок. И ведешь себя так, словно для тебя это неважно.
Я чувствую укол вины. Откладываю бекон, аппетит исчез.
— Это важно. Я не могу всё это объяснить.
— Ну, это твоя новая тенденция. И мне очень сложно не связывать это с Адамом…
— Папа…
— Не «папкай» мне, Хлоя. В данном случае, я на её стороне. Мне вообще-то никогда не нравилась мысль, что ты с кем-то встречаешься, но с кем-то, у кого есть судимость?
— Есть многое, чего она не знает в этой истории, и ты тоже.
— Мне не хочется узнать что-то ещё об Адаме, Хлоя, и правда в том, что и тебе это не нужно. Ты хоть представляешь, насколько безоблачно теперь твоё будущее? Ты хоть представляешь, какие возможности тебе доступны?
Я округляю глаза, прислоняясь к стене.
— Да, пап, представляю. Знаю, потому что у меня есть родитель, который пилит меня важностью моего будущего каждую минуту, каждый день на протяжении последних семнадцати лет. — Затем я симулирую испуганный вздох. — Ох, посмотри! Теперь у меня двое таких родителей.
Он опускает взгляд, очевидно задетый. Боже, что со мной не так? Что, чёрт возьми, я делаю? Чувствую себя как верёвка, скрученная в несколько узлов, как выжатый лимон.
— Прости. Я уже не понимаю, что со мной не так.
— Почему ты так уверена, что с тобой что-то не так? У тебя открытые приглашения практически в любой колледж, который ты хочешь, а родители готовы за него платить. Как это может казаться мрачной перспективой?
— Она не мрачная. Но иногда всё это кажется нереальным. Я даже не понимаю, кто я или чего хочу, пап. Я не могу просто взять и прыгнуть высоко, потому что я потрясающая ученица. Для меня это гораздо больше.
Слова вылетают из моего рта, и я чувствую себя сильнее от того, что произнесла их.
Прежде чем он успевает что-то ответить, открывается входная дверь.
— Привет! Ребята?
— На кухне! — Папа вытирает руки кухонным полотенцем и ставит сковородку в раковину.
Заходит мама, на ней серый пиджак и улыбка в сто киловатт. Что-то случилось. Я могла бы ожидать от неё ледяного взгляда, но она предназначает свою улыбку и мне, хотя и довольно натянутую.
— Привет, — говорю я. — Я правда очень сожалею о том письме. Знаю, оно было…
Мама поднимает бровь, заполняя мою паузу.
— Драматичным? Жестоким? Разрушающим моё доверие к тебе?
— Наверное, всего понемножку, — признаюсь я, выдыхая. — Прости. Я виновата.
Она смотрит на меня, и я чувствую, что она едва сдерживает себя, чтобы начать копаться во мне. На этот раз, думаю, я заслужила это. Именно поэтому, когда она качает головой, я чувствую, как будто меня ударили подушкой.
— Мы отложим этот разговор. Тебе пришла почта. — Она держит конверты вне пределов моей досягаемости, и на её губы возвращается широкая улыбка. — Но прежде чем ты откроешь их, я хочу, чтобы ты знала, что у нас есть ещё очень много вопросов, которые нужно обсудить, и я всё ещё очень зла.
— Ты выглядишь взбешённой, — соглашаюсь я. Тяжело принимать её в серьёз, когда она выглядит так, будто вот-вот запляшет и споёт.
— Прекрасно. Открой их.
Я просматриваю обратные адреса на конвертах, когда она протягивает их мне. Нотр-Дамм и Колумбия. Письма из колледжей. Из крупных колледжей. Из двух самых уважаемых и обсуждаемых университетов во всём мире для тех, кто изучает психологию. Я переворачиваю их, немного ошарашенная тем, что собираюсь сделать.
— Хватит тянуть резину, открывай их! — просит отец. Он никогда не отличался терпением.
Я быстро стреляю в него глазами, а затем одновременно надрываю оба конверта, потянув за слабый конец. Я даже не дышу, пока вытаскиваю письма. Такое чувство, будто эти руки чьи-то ещё. И чьи-то глаза. Чья-то другая жизнь.
И этого человека только что пригласили поступать в Нотр-Дамм и Колумбию.
В оба колледжа.
Что предельно ясно означает, что я в деле.
Я чувствую, как моё тело становится таким лёгким, как будто его наполнили гелием. Цепляюсь за спинку кухонного стула, отчаянно желая ухватиться за что-то, что вернёт меня в «здесь и сейчас».