– Поставь-ка нам, Симеонович, соляночку, водочки… Или коньячку? – оглянулся на Рязанова полицмейстер.
– Пожалуй, водочки будет хорошо.
– Значит, водочки, ну и все там такое. Селедку не забудь.
– Как можно-с, Федор Ермиевич! – делано возмутился толстячок и убежал.
– Люблю селедку, есть такой грех… А вот Филипп Симеонович Канделаки, – поведал Свиньин, сгоняя со скатерти муху, – на самом деле никакой, конечно, не грек: русский совсем, Барабанов его фамилия, но хочется человеку быть греком – по мне, пускай себе и будет, раз уж никому от того вреда нету. Кстати, я, может быть, не совсем уважительно поступил – по-простому заказал, без устерсов, без ухи из осетров… – встрепенулся полицмейстер, но Иван Иванович его тут же успокоил:
– Поверьте, у Миклашевских столоваться уже устал, при их-то разнообразии. Как раз то, что нужно, – водочка, солянка. Просто и вкусно.
Свиньин разулыбался, но тут же словно стер улыбку со своего темного лица и спросил тихо, чуть нагнувшись над столом:
– Иван Иванович, так что же медведь? Вы скажите старику сразу, если что, но мне вот лично кажется, что не медведь то вовсе.
– Федор Ермиевич! – с укоризною протянул Рязанов. – Сами же говорили про темный народ!
– Народ, может, и темный, да не всегда сдуру городит. Иное и по делу говорит, – проворчал Свиньин. – Не бывает так, чтобы сначала семейство де Гурси, потом мужики эти, потом вот господин Шкирятов… Совпадения больно уж, простите, маловероятные. Что же выходит: господ де Гурси убил некий душегуб, мужиков – волки съели, штабс-капитана – медведь… Больно весело выходит.
Умозаключения полицмейстера были верными, хотя и не оригинальными. Рязанов побарабанил пальцами по столу, и тут кстати принесли завтрак (хотя по содержанию своему он вполне сходил за обед). Свиньин наполнил рюмки водкою и сказал, поднимая свою:
– Весьма рад с вами познакомиться, Иван Иванович.
Чокнулись, выпили, закусили селедочкой.
– Вижу, не хотите говорить, – аппетитно жуя, вернулся к теме Свиньин. – Ну и не говорите, обижаться никакого не имею права. Намекните хоть, правильно ли мыслю? А то, поверьте, душа иногда переворачивается – людей мертвых не вернешь, убийцу – не изловишь…
– Правильно мыслите, уважаемый Федор Ермиевич, – решительно сказал Рязанов. – Правильно. Но более ничего вам не могу рассказать.
– И то слава богу. – Полицмейстер налил еще водки. – Стало быть, и толку от нас никакого…
– Почему же никакого? Вполне возможно, я еще обращусь к вам.
– Буду рад помочь, – кивнул Свиньин. – Найти меня легко, у любого спросите, если только не уеду куда по делам. Кстати, коли обратно поедете, берите коляску мою.
– Благодарю вас, но у меня еще целый ряд дел в городе, раз уж выбрался. Возьму извозчика, – отказался Иван Иванович.
– Ну, как вам будет угодно.
Принесенная солянка в самом деле оказалась чудо как хороша; под горячее выпили еще по одной, и Рязанов сказал, что на этом, пожалуй, остановится.
– А я еще рюмочку выпью, – заключил Федор Ермиевич.
2
Полковник жил в самом центре города, на Дворянской, напротив театра. Особняк Горбатова выглядел простенько; дверь открыта настежь, а сам полковник пил чай на веранде.
– Адресом не ошиблись? – спросил он сердито.
«Если вы за полдень к нему придете, то будет как раз обедать дома», – наставил Рязанова полицмейстер.
– Не ошибся, господин полковник, – сказал Иван Иванович, кладя на скатерть перед Горбатовым свои верительные грамоты.
Жандарм сделал пару больших глотков из чашки, аккуратно поставил ее, не менее аккуратно водрузил на нос очки и занялся чтением. Человек Константин Дмитриевич Горбатов был на редкость некрасивый. Нос у него был чересчур велик и мясист, лоб – низок, подбородок уезжал куда-то назад, а большая шишковатая голова облысела как-то клоками, фрагментами. Ко всему у полковника не имелось большого пальца на левой руке – не иначе срублен саблею, подумал Рязанов.
– Быстро же у вас прознали, – произнес с удовлетворением и долею удивления Горбатов.
– Что вы имеете в виду?
– Прежде сядьте вот на табурет… А имею в виду то, что обязан иметь, – визит господина Вощанова.
Иван Иванович решительно ничего не понимал, и фамилия Вощанов ничего ему не говорила.
– Удивлен, удивлен, что вы так скоро! – продолжал полковник. – Не желаете отобедать?
– Благодарю вас, полковник, но я уже завтракал в «Биаррице». И… боюсь, вы что-то путаете. Я никакого отношения к визиту, как вы сказали, господина Вощанова не имею.
– Вот как?! – поднял брови Горбатов. – Что же тогда? Хотя, позвольте, что же я – Вощановым сей господин отрекомендовался у нас, а на деле известен как Кречинский.
– Тот, что убил Мезенцова?!
– Тот самый. И он сейчас находится в городе. Полагаю, обедает в «Аквариуме», как обыкновенно делает в этот час. При нем мой человек.
Кречинский был фигурою зловещей – именно от его руки погиб несчастный Мезенцов. В донесении государю было сказано: «Мезенцов был встречен неизвестным молодым человеком среднего роста, одетым в серое пальто и в очках. Молодой человек стремительно бросился на шефа жандармов и поразил его кинжалом в живот. Подполковник Макаров с криком «держи, держи!» ударил нападавшего зонтиком. В ту же минуту другой молодой человек, с черными усами, в длинном синем пальто и черной пуховой круглой шляпе, выстрелил в Макарова, но не попал, и затем оба убийцы вскочили на стоявшие в Итальянской, вероятно их собственные, дрожки, запряженные вороною лошадью; на козлах сидел молодой кучер с черными усами, без бороды. Сев на дрожки, злоумышленники понеслись по Малой Садовой и скрылись из виду».
И вот Кречинский здесь.
Все сразу всколыхнулось в памяти Ивана Ивановича, перешерстились карточки на неких неведомых микроскопических полочках, и услужливо всплыло перед ним лицо писателя Достоевского, бормочущего горячечно: «Попомните, попомните, господин Рязанов: смута им нужна, смута! Скажут другое – не верьте, не верьте! Ибо ложь! Я знаю, мне ли, многогрешному, не знать?! Муки, какие муки терплю… Ночь, шестой час пополуночи, город просыпается, а я еще не ложился – каково оно, господин Рязанов, ведомо ли вам?! Говорю об астме, эмфиземе, эпилепсии, тогда как это всего лишь проявления немочи для существа, которое принуждено – чудовищною силою воли! – отказаться от пагубных устремлений и пристрастий, кои даже ему самому кажутся ужасными… А они так не могут, им иное надобно, в крови у них оно, в крови, и крови же они хотят…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});