Читать интересную книгу Норвежская рулетка для русских леди и джентльменов - Наталья Копсова

– Ну что же, в воскресный день садимся завтракать всей семьей. К столу предлагается пицца-палермо.

Нагнулся вынуть упомянутую пиццу из духовки:

– Сама виновата, вечно провоцирует людей глупым своим поведением. Объяснить ничего толком не может, словно в рот воды набрала.

Кровь резко бросилась мне в лицо, и тупая неуклюжая жена побежала в ванную, но на этот раз не расплакалась, а просто умылась холодной водой. Внутри все клокотало от неимоверного гнева. Совершив над собой волевое усилие, заставила себя улыбнуться – и вправду не стоит портить окончательно выходной день. Отражение в овальном, обрамленном изящной золотой рамой зеркале местами бледное до синевы, местами пылающее огнем криво-косо-хмуро растянуло слегка сиреневые губы мне в ответ.

Завтрак семейный прошел мирно и благочинно, как завтрак аристократов. Вадим успокоился и был удовлетворен. Боже, как же я ошибалась! Ближе к вечеру, где-то в половине пятого он обнаружил налеты пыли на хрустальных бокалах, графинах и вазочках внутри серванта и взорвался по новой, что твой Везувий.

– Это же сколько же раз тебе надо повторять, чтобы следила за домом. Ты когда-нибудь протираешь пыль внутри шкафов? А рюмки вынимаешь только когда гости приходят? Еще слава Богу, что хоть для них стараешься. Да что же за такая неумеха жена мне досталась! Будто бы в наказание повезло, как утопленнику. Ты же самых элементарных вещей делать не желаешь!

Я сразу почувствовала тупую, тянущую боль в животе с левой стороны, совсем как от удара, а ядом разъедающие кожу щек слезы водопадом полились из моих глаз.

– Смотреть на твои постоянные истерики просто противно. И думать не смей, что они на меня действуют хоть сколько-нибудь. Мне тебя не жалко!

Вадим презрительно скривил лицо. Ох, до чего же я ненавидела его в эту минуту! Лицо мужа в такие отвратительные мгновения приобретало полное сходство с лицом какого-нибудь свирепо-тупого и бездушно-беспощадного татаро-монгола, может быть, даже самого Чингисхана. Русские лица часто обладают способностью быстро придавать себе черты любой из земных рас, а иногда всех одновременно: желтой, белой, красной, черной. Недаром талантливый поэт и композитор Владимир Высоцкий пел когда-то давным-давно: «Дед мой был самарин, если кто и влез ко мне, так и тот татарин».

– Ты еще хотя бы чуточку любишь меня, Вадим?

С полным замиранием сердца ждала я мужнего ответа.

– А разве ты заслуживаешь? Впрочем, на безрыбье и рак – рыба, – с ледяным презрением хмуро отвечал мой высокомерный мучитель. – И чтобы все блестело за стеклом к моему возвращению! Мы с Игорем идем в гараж чинить его велосипед. Игорь, ты слышал? Тогда собирайся. А тебя, наверное, надо просто наказывать, раз ты русского языка не понимаешь…

Выходя из квартиры, муж грохнул входной дверью так, что осиновыми листочками задрожали несущие стены и жалобно-жалобно задребезжали насмерть перепуганные окна. Я с отчаянием, выжигающим внутренности дотла, окончательно поняла, что ждать мне тут больше нечего.

Глава 20

Однако, что ни говори, все же я человек действия. Хотя жизненная энергия почти полностью покинула меня, а тело трясло от внезапно наступившего глубокого холода и зуб на зуб не попадал, где-то глубоко внутри зародилась и начала стремительно развиваться-раскручиваться какая-то совсем другая – железная, тяжелая, мрачная и твердая сила. Подумалось, что мертвые действительно иногда могут встать и пойти; во всяком случае я, такая, как сейчас, смогла бы наверняка. Пока этот инфернальный, невидимый смерч из черной стали хоть как-то поддерживал во мне решимость, с письменного стола я взяла лист бумаги. На листочке оказалось трехмерное карандашное изображение какого-то полного высоченных небоскребов города типа Нью-Йорка. В последнее время сынок постоянно рисовал подобные архитектурно-графические композиции одного и того же места с разных уровней и точек зрения, на всем, что под руку ему попадало. Боясь потери решимости, я не стала искать чистую бумагу, а на обороте этой стала быстро-быстро писать свое прощальное письмо к мужу:

«Вадим!

Ждать мне больше нечего и не на что надеяться. Жить, когда меня постоянно шантажируют, я просто не в силах, просто не в силах. Когда меня выдавливают, изводят, низводят, изживают прочь любым способом, то не требуется 1001 китайское предупреждение или применение разнообразных физических и психических методов воздействия.

Мне горько думать о нашей семье, о золотом моем сыночке-сокровище и о тебе. А все могло бы сложиться так чудесно… Но жить, а вернее, мучиться по твоим инквизиторским установкам я больше не в силах. Терпела эту пытку долго, сколько могла терпела, но уже стала близка к грани.

Идти мне абсолютно некуда, но мне это все равно. «Пройдет и это», хотя больно так, что в горле клокочет. Попытаюсь, наверное, где-нибудь пристроиться; скажи сыну, чтобы обо мне не волновался, что маме пришлось срочно лечь в больницу и она будет с ним скоро, как только сможет. Сейчас мне очень, очень плохо. Один из самых тяжелых моментов в моей жизни. Буду что-то решать, что-то делать. Обо мне не волнуйтесь. Как-нибудь обойдусь, и потом все будет в порядке, но больше пока ничего не знаю. Мне больно и плохо.

Целую моего любименького, родненького и сладенького.

Мамочка самого лучшего сына на свете Вероника».

Записку я положила в центр большого полированного круглого стола в гостиной, а ее край придавила алебастровой скульптурой обнаженной наяды и принялась за лихорадочные сборы.

В трельяже, где хранились наличные семейства, обнаружились последние пятьсот крон одной бумажкой. Купюру я сунула в свою дамскую сумочку, а вот взять с собой хотя бы одну из многочисленных банковских карточек на имя Вадима мне почему-то и в голову не пришло, хотя, может, просто подсознательно побоялась. После совсем недолгих сборов я натянула на голову белый берет, накинула на плечи пушистую-препушистую шубку из меха белого полярного волка и грустно поглядела на себя в зеркальную стену нашей прихожей. Шуба, совсем как у Джека Лондона, – мы еще много об этом шутили при покупке, была рождественским подарком Вадима трехлетней давности, и тогда все у нас было хорошо.

Полностью экипированная, прощальным полуугасшим взором я окинула родные апартаменты: Игоречек как всегда забыл убрать за собой кровать; на стене его спальни вперемежку с плакатами мотоциклов, футболистов и каких-то бритоголовых музыкантов висели акварели с видами напоенной солнцем Италии, а в нашей гостиной, наоборот, масляные пейзажи гор и морей зимней Норвегии; моя любимая, стремящаяся в небо драцена щедро раскинула мечеобразные темно-зеленые листья; за стеклом мною выбранного, полированного, цвета слоновой кости итальянского серванта сверкали золотистые вращающиеся часы-купол и я… снова разрыдалась. Но собралась, умылась, припудрилась… и тут на глаза попались три сиротливо лежащие на полке серванта библиотечные книги, которые мной были взяты и должны быть срочно сданы в русский отдел Дейчманской библиотеки. Я заколебалась, но решила их взять с собой: в жизни я не просрочила ни одной чужой книги, а вряд ли после всего случившегося Вадим пойдет за меня книжки сдавать…

Рассказы судьи Фальконе, прообраза знаменитого комиссара Катаньи, о нравах сицилийской мафии; биография математика Бируни и… Последняя книга – роман Стивена Кинга «Маренговая роза» выпала из моих дрожащих рук на пол. Ужастики Кинга про людоедов, вампиров, демонов и «кладбищенских хранителей» я любила больше читать, чем их же в кино смотреть. Однако именно этот случайно выбранный мною роман ужаса оказался немного иного направления:

«И куда это ты направляешься?» – услышала Рози подозрительный голос миссис Практичность-Благоразумие, которую, похоже, ничуть не пугала перспектива окончательного превращения в рабыню или даже умереть, лишь бы не лишиться привилегии знать, на какой полке кухонного шкафа находятся пакетики чая и в каком месте под раковиной лежит половая тряпка. «Эй, погоди-ка секундочку, глупая, куда это тебя несет?..» И гостиная вдруг показалась Рози непривычно огромной, расстояние – непреодолимым. «Мне сейчас нельзя задумываться о будущем. Как начну заглядывать вперед, обязательно испугаюсь. И, кажется, тут мне нельзя останавливаться слишком надолго». Ей понадобилось бы совсем чуть-чуть времени, чтобы переодеться или хотя бы причесать волосы перед зеркалом, но для женщины в таком состоянии даже лишняя секунда вполне может оказаться решающей. Она тогда задержалась бы слишком надолго. «Ты очень пожалеешь! – завопила во весь голос миссис Практичность-Благоразумие. – Ты подумала, где, как и на что ты будешь жить совсем одна? Тебе будет очень-очень больно! Не делай этого, слышишь…»

– Я ухожу, – пробормотала Рози. – Я ухожу, честное слово. Я по-настоящему ухожу!

Однако еще секунду-другую не двигалась с места, как животное, которое слишком долго находилось в клетке, привыкло и, обретя свободу, даже не понимает, что стен больше не существует.